Жить вредно. От этого умирают.
Станислав Ежи Лец
Беловолосый человек средних лет споро обдирал шкуру с упитанного зайца. В мире Жизни пища не требовалась, но Первый маг собирался зажарить его на небольшом, отчаянно дымившем костре. И съесть. Чтобы хоть на миг представить себя среди людей…
— Брат! Мне снился сон! Он снова появился!!! Неужели ты ничего не почувствовал? — крик младшего неприятно резал слух.
Охотник досадливо отмахнулся:
— Это всего лишь сон, Ангас. Лан мертв, как и его магия. Не знал, что ты еще видишь сны…
— У меня не было снов со дня смерти Ликиса. Это не случайность! Мы уже достаточно сильны, чтобы вырваться отсюда!
Его собеседник лишь поморщился. Ангасу время от времени что-то казалось, чувствовалось, слышалось… И всегда он бежал со своими видениями к брату, получая если не успокаивающие речи, то подзатыльники — в зависимости от настроения старшего. А оно последние лет двести было исключительно плохим… Но полностью игнорировать непутевого родственника не получалось — иногда его чутье оборачивалось предвиденьем. Советовал же он когда-то не бросаться в открытый бой. В тот последний бой…
— Если ты прав, надо приготовиться. Помни, брат, мы не сильнее его, а хитрее и осторожнее… Какова вероятность ошибки?
— Это была сила, Ванис! Наша сила! Она ощущалась здесь, в другом мире. Иной причины быть не может, а после стычки чужой наверняка ослаблен и ринется сюда зализывать раны. Пусть только покажет путь! Я даже готов оставить его в живых…
Беловолосый хмыкнул. Да, его брат всегда был слабаком. Крови он не любит, видите ли… лишней крови… А кто с перепугу когда-то развязал войну? Ну, где-то на полчаса раньше, чем планировалось, но ведь развязал!
* * *
На погоду в Велли никогда не жаловались, однако чистое небо в первый день Поры Паломничества сочли признаком особого благоволения богов. Но утро в императорском дворце было отнюдь не легким, да и началось оно гораздо раньше восхода. Мгновенно открылось множество недоделанных мелочей, внезапно стали видны слабые стороны подготовки, и еще много, много, невероятно много тех вещей, которые необходимо решить именно сейчас. Слуги носились, как угорелые, гвардейцы им помогали, еще больше усугубляя суматоху, придворные чины тоже изображали бурную деятельность…
О принцессе (вернее, о двойнике) вспомнили только тогда, когда следовало встречать солнце, и Лин была благодарна хоть за это. Она довольно легко справилась со своим нарядом, состоявшим из привычной для нее одежды да необъятного красно-желтого плаща с капюшоном. Собственно, единственное неудобство причинял капюшон, на котором крепилось некое подобие вуали, почти полностью закрывавшее обзор. К счастью, император должен был сам выводить дочь, а советники услужливо подсказывали, где ступеньки и сколько их.
На площади с фонтанами собралась огромная толпа, хоть на церемонию допускалась только знать. Впрочем, выстроенные по периметру гвардейцы также занимали немало места. Шум падающей воды позволял слышать произносимые речи лишь тем, кто стоял на ступенях дворца, однако дворяне не пытались проталкиваться ближе, справедливо полагая, что главное — участие. Или их заранее распределили согласно рангу?
Оказалось, ни то, ни другое.
Как только распахнулась двустворчатая позолоченная дверь, фонтаны разом умолкли. Вся площадь затихла. Император Веллийской империи начал свою речь. Казалось, его голос звучит отовсюду, и даже в самом дальнем углу слышно каждое слово. Лин не могла поверить, что он стоит рядом. Никакая акустика не дала бы такого эффекта, здесь явно использовали магию.
А император говорил о долге и славе, о чести и обязанностях, о прошлом и будущем, о людях и богах. О Паломничестве… Наконец Малдраб обратился к девушке:
— Дочь моя, светлая принцесса Маргалинайя, ты ступаешь на тяжелый путь ради своей любви к Отчизне. Я верю, твое сердце навсегда останется со мной, с нашей империей, и с веллийским народом, о избранная. Ты должна самостоятельно преодолеть все испытания, которые станут перед тобой. Единственное, чем я могу тебе помочь — дать добрых хранителей, что будут оберегать тебя от злого умысла. Сейчас они принесут клятву свободы. Прими ее, и будь великодушна, принцесса.
Вот так… А где же честная игра? Крезин пару часов расписывал особенности церемонии, но ни словом не обмолвился о хранителях — единственных, как Лин предположила, людях, с кем ей будет позволено общаться и советоваться. Интересно, что еще осталось недосказанным? А она-то рассчитывала на помощь Марка! Мысли путались в предчувствии чего-то неотвратимого. Как быть?!! Сейчас эти двое неведомых поднимутся и…
Решение вызрело мгновенно, и девушка не дала себе времени на его обдумывание. Набрала побольше воздуха и выпалила:
— О, мой любимейший отец! — слова разносились по всей площади, но Лин сосредоточилась исключительно на смысле своей речи. — Я благодарна вам за заботу, которую вы проявляете! Я никогда не забуду вашей опеки! Но, великий император, почему же вы не назвали тех доблестных воинов, что ринутся со мной в пучину неведомой жизни? — девушка понимала, что переигрывает, однако невероятность происходящего заставляла подбирать все более пафосные выражения. — Отец, эти мужественные люди заслужили, чтобы их имена произнес владыка Веллийской империи в сей знаменательный день! — кто-то настойчиво толкал ее в спину, еще немного — и она полетит в толпу. — Позволь же мне позвать одного из моих хранителей, — особенно болезненный тычок под ребра заставил Лин скомкать конец речи. — Верный Маркан, поднимись для принесения клятвы свободы!
Толпа загудела. Сквозь свои покровы девушка видела, как от бокового строя гвардейцев отделилась фигура, направляясь к ним. Как она и предполагала, Малдраб не стал позориться, настаивая на своем избраннике. Его вздох пронесся над головами людей, а затем император спокойно продолжил:
— Доблестный Варласт, поднимись для принесения клятвы свободы.
Лин даже пожалела правителя, когда Варласт ответил гулким, как у колокола, голосом:
— Ваше Величество, я сопровождал в Паломничестве много поколений династии Виллаев, но сейчас у меня подрос воспитанник и ученик, готовый хранить вашу дочь на нелегком пути. Позволите ли вы принести клятву свободы храброму Кариману?
Девушке показалось, что императору уже глубоко плевать, кто, где, зачем и в чем собирается клясться.
— Храбрый Кариман, поднимись для принесения клятвы свободы.
Воины подошли. Первым на колени опустился Марк:
— Я клянусь защищать и оберегать вас, госпожа, ценой собственной крови и жизни. Вы примете мою клятву?
