С того момента, как она смогла утаскивать туда больных, началась история болезни Пенелопы. Вот так-то, Брижит. Может, ну, ее, а? Она никому не по зубам. А тебе меньше расстройств, сконцентрируешься на Викторе?
Доктор обернулся на меня, и выдал пародию на обычную свою широкую улыбку.
— Боюсь, не выйдет, — я кусала губы, — я уже во что-то ввязалась и не смогу этого бросить, точнее оно меня не отпустит. Кукбара говорила сегодня о сетях. Так вот, кажется, я попалась в ее сети. Из всех пауков она самый жирный.
Доктор ван Чех от души рассмеялся.
— Что ты умеешь, Бри, так это поднять настроение! — к нему снова вернулись размашистые движения, он подошел к креслу и широко упал в него, — И что теперь ты думаешь делать со всем этим?
— Если честно, то не думала. По обстоятельствам, так сказать.
— А вот это мудро, — авторитетно кивнул ван Чех. — Но единая линия все-таки должна быть. Что будет, если она снова заберет тебя в пограничье?
— Буду вырываться, постараюсь вырваться.
— Ну-ну! — сдержал смешок доктор, — Идем к Виктору, его нельзя пропускать.
Я сделала гримасу, дескать, я устала.
— Не филонь, умница, не филонь. День трудный, я понимаю, тяжестей натаскалась, подраться успела, но долг врача забывать кощунственно, — доктор энергично поднялся и вышел из ординаторской. Он не был похож на вихрь. Передо мною было редкое зрелище: доктор Вальдемар Октео ван Чех в роли среднестатистического человека. В роль великолепный доктор не вписывался, но очень старался.
Виктор встретил нас с улыбкой и отказывался говорить что-либо. Он ласково смотрел на меня и робко пытался улыбаться.
С порога она передал доктору листок, на котором знакомым уже почерком значилось:
В стакане лед, и в кошельке труба.
Я прихожу домой на свой десятый,
Одуревая от жары слегка,
Спасаю тело от неё, проклятой.
Не хлеб, не соль. Ни водки, ни вина.
Мне всё опять не так, и все не те.
Я апельсиновый лакаю из горла
И пялюсь в монитор при полной темноте.
И, к слову, ночь моя тиха.
Тут не сопит никто, не дергает ногой.
Меня не пробивает на "ха-ха".
То явный признак: мне пора уж на покой.
Точнее — в койку. К сестре моей подушке,
Смотреть цветные сны и на груди её рыдать.
Не от чего, никак, а всё лишь потому, что
Писал в ночи стихи один любитель помечтать.
— Эх, красота, — воздохнул ван Чех и передал листок мне.
— Я прочитала, спасибо.
— Как вам? — вдруг спросил Виктор и испугался собственного голоса.
— Я не большой ценитель поэзии, но ваши стихи мне очень нравятся, — сказала я.
— Когда-то мне пришлось выжечь целый город, чтобы сочинить свои самые прекрасные стихи, — мечтательно сказал Виктор, разглядывая картину на стене.
У меня по спине побежали мурашки. Ван чех давился смехом.
— Погибли люди? — спросила я.
— Да, полгорода, — к мечтательности в голосе добавилась еще и легкая полуулыбка.
Все, что он говорил было ужасно, однако, я уже знала о ком это все и не испытывала ни малейшего отвращения. Виктор стучал своими пальцами по столу и ностальгически вздыхал.
— И вам не стыдно? — наконец, спросила я.
На меня уставились сразу две пары удивленных глаз: голубые доктора ван Чеха и серо — зеленые Виктора.
— А почему мне должно быть стыдно? — заносчиво спросил Виктор, он начал раздражаться.
— Люди погибли из-за каких-то стихов.
— Люди? — Виктор надменно приподнял бровь, — Они погибли из-за величайших стихов в мире!
— А как же вы потом жили с этим? — перевела разговор я, поймав себя на мысли, что спорить с психом, как-то явно отдает безумием.
— Я почти не жил с этим. Мне во сне явился ангел. Очень красивая женщина в белом. Она была очень похожа на вас. В руках она держала огненный меч. Она проломила мне им голову и велела все забыть. И я забыл. А потом пришел сюда, к этому господину, — Виктор легко поклонился доктору ван Чеху.
— А зачем вы пришли? — уточнила я.
— Для того, чтобы этот господин с чистого листа помог мне снова обрести себя. Я хочу быть чистым и прекрасным изнутри и снаружи. Я больше не хочу быть плохим.
— Значит, вам все-таки было стыдно, — резюмировала я.
— Нет. Я — Великий человек, я не могу испытывать стыд! — воскликнул Виктор, театрально размахивая руками.
— Простите. Я просто не очень великая, и не знаю, как у вас это все устроено, — скептически отозвалась я.
— Вы в белом халате и помогаете этому господину, значит, вы одна из великих, просто не так велики, как я, поэтому и не понимаете, что к чему. Но я научу вас. С вами удивительно легко говорить. Приходите ко мне чаще, — открыто улыбнулся Виктор, — я смотрю на вас, и хочется снова писать стихи, мысли так и скачут в голове, это так прекрасно!
Виктор повернулся в профиль к окну, вытаращил вдруг глаза и улыбнулся, вид у него в этот момент был очень потешный, но я испугалась.
— Что с вами?
— Вы о глазах?
— Да.
— Рябит. У меня часто рябит в глазах. Картину видите на стене?
— Да, я сразу заметила, как пришла.
Виктор самодовольно улыбнулся и наклонил голову влево.
— Я написал. Вам нравится?
— Да. Хоть я и не понимаю живопись, тем более абстрактную.
— Вы не цените поэзию, не понимаете живопись?! Как же вы живете? — ужаснулся всей глубине моего падения Виктор.
— Как-то примерно так и живу, — пробормотала я. Мне смертельно хотелось домой, спать.
— Что же вы любите? Чем занимаетесь?
— Я учусь лечить человеческие души, — в тон Великому ответила я.
— Это похвально. Вы вылечите меня? Я буду хорошим?
Как ребенок, ей богу, плохой — хороший, заладил.
— Будете, обязательно будете, — успокоила я Виктора, — Так, что изображено на картине.
— Река. Это вид с моста на реку, — Виктор зевнул, — Простите, наша беседа утомила меня. Заходите ко мне завтра, я буду очень вас ждать.
— Да-да, я приду, — смущенно пробормотала я.
— Ну, вот и славно. Я очень-очень рад, — Виктор широко улыбнулся и слегка исподлобья состроил мне глазки.
— Суровая ты, Брижит, — отсмеявшись, в ординаторской уже говорил мне доктор ван Чех, — Он тебе душу изливает, а ты, как воспитательница: "Тебе не стыдно!"
Ясно, что стыдно. Но мы много теперь знаем о нем. Задание тебе к завтрему: изложи письменно все, что думаешь о сказанном Виктором сегодня. Что это все значит, на твой взгляд. Ну, можешь идти.
Я поднялась. Уже в дверях кабинета голос ван Чеха остановил меня.
— И когда тебя приглашают на свидание, никогда не бормочи угрюмо, что-то в ответ. Могла бы и улыбнуться.
