Я лишь достал из-под плаща бутылку с коньяком и поводил её перед носом друга. Тот следил за емкостью, как кот за дразнилкой на ниточке.
— Это тот самый? — прохрипел рыжий.
— Тот самый, — кивнул я.
— Демоны, Тим, почему ты еще на пороге?!
Я на мгновение испугался что этот возглас разбудит весь этаж, но пронесло. Дирг пропустил меня в просторную комнату с широкой кроватью, круглым столом и двумя шкафами. Гийом высунул голову в коридор, огляделся, а потом аккуратно запер дверь. Я уселся за стол и поставил на него бутылку. Друг вытащил из сумки две жестяных походных кружки, совсем не подходящих аристократу, пусть и бастарду, потом, уже из другого мешка, вытянул краюху немного черствого хлеба, мешок сухарей, нож и вяленное мясо.
Пару минут мы соображали закуску, а потом разлили напиток и немного пригубили. Демоны, он стоил каждого потраченного на него золотого, это был непередаваемый вкус. Такой, какой и должен быть у напитка за девяносто семь золотых монет. Такой, какой делают только гномы в своих подземных царствах, где в вечной борьбе с Темными Эльфами и иными тварями, закаляется не только сталь.
Потом мы начали говорить, вот только это был весьма странный разговор, так как в комнате не прозвучало ни единого слова. Лишь мерный хруст сухарей во рту, скрежет ножа, разрезающего жесткое мясо и бульканье коньяка, переливаемого в стаканы, а потом и в глотки. Так продолжалось довольно долго и разговор был интересным, хоть я и понятия не имел о чем он. Наверно и вправду, безумие. Через час, в бутылке не было и половины, а нам было уже довольно хорошо. Хорошо настолько, что можно было продолжить вслух наш молчаливый диалог.
— Наверно, — вздохнул я, покачивая кружку с янтарной жидкостью. Действительно янтарной — будто его кто-то растопил и плеснул в жестянку. — Завтра я стану врагом для половины этого мира.
— Ты умрешь, — спокойно ответил Дирг, с точностью до жеста, копирующий мою позу и действия.
— Скорее всего, — согласился я.
— Не боишься смерти?
— Не боюсь.
— Все боятся, — хмыкнул рыжий.
— А я не боюсь, — со хмельным вызовом в голосе, возразил я.
— Многие так говорят, — гнул свою линию Гийом
— Я не многие. Смерь это не страшно, друг. Когда ты умираешь, тебе просто не становится, так же как не становиться ничего вокруг. Умирать не страшно — страшно жить мертвым.
Мы налили, выпили, закусили, громко втянули носами воздух. Я закинул ноги на соседний стул и блаженно расслабился. В открытое окно дул свежий ветер, непонятно откуда взявшийся на этой сковородке, под названием Алиат.
— И как её зовут? — все так же спокойно, спросил друг.
— Почему ты решил что здесь есть "она"?
— Я не вчера родился, мой друг, — и все та же шальная улыбка, которая расцветала у аристократа каждый раз, когда он был готов с головой нырнуть в какую-нибудь авантюру.
— Ты знаешь, как её зовут, — пожал я плечами.
— Тебя убьют, — резко посерьезнел неунывающий маг воды, а потом еще и добавил. — На месте.
— Скорее всего, — спокойно кивнул я.
Снова налили, снова выпили, опять закусили, в этот раз пошло туго. Пришлось наливать по второй.
— Это любовь?
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Я не знаю что такое любовь, я не верил и не верю в любовь.
— Тогда зачем? — кажется, Дирг пытался собрать мысли в кучку, но это у него никак не выходило.
— Потому что это, наверно, любовь.
Мы допили коньяк, и Дирг, подмигнув мне, выбросил емкость на улицу. Раздался треск разбитого стекла, и страшный кошачий визг. Помолчали.
— Даже если мы станем врагами, знай — ты мне был и будешь другом, — улыбнулся рыжий.
— Враги не могут быть друзьями, — улыбнулся и я.
— Значит, мы не будем врагами, — продолжал скалиться прожженный авантюрист и сорвиголова. А еще, по совместительству, мой друг — Дирг ним Гийом.
— Спасибо.
Я поднялся из-за стола и пошел к выходу. Даже несмотря на то, сколько мы выпили, вернее чего мы выпили, меня нисколько не штормило, и даже легкого ощущения опьянение не присутствовало. Будто сок хлебал. У выхода меня догнала фраза:
— Я бы хотел сказать тебе пока, но, думаю, что лучше для всех будет — прощай.
Добавив в голос насмешки и веселья, я ответил:
— Живи свободно, бастард Дирг ним Гийом.
— Живи с честью, Сумасшедший Засранец Тим.
Лиамия стояла у алтаря, слишком красивого и пышного алтаря, чтобы его никто не заметил. Это была словно насмешка богов, этот клятый Фукхатом алтарь. В храме Ифары, сегодня собралось много народа. Около полутысячи разумных. Все они имели разные оттенки кожи, черты лиц, цвета глаз, остроту ушей и величину роста, но были объединены одной целью. Все они были отпевателями Лиамии Насалим Гуфар, наивно полагая, что являются гостями на свадьбе. В первом ряду сидел сам Султан со своей старшей женой и старшим сыном. Рядом с ним — Визирь с матерью девушки и младшим братом, который в эти дни не расставался с ножом, который казался удивительно знакомым. Будто смуглянка где-то его уже видела, но никак не могла вспомнить где.
Ну и конечно же, все взгляды в пышном храме, с невозможно красивыми витражами, мраморным полом, среди колоннады, изображавшей божественный символ, под куполом из красного, драгоценного шелка, стояли трое. Жрец, раздутый от своего эго, которое не могло поместиться в маленькой тушке богослова. Это самое эго, попросту не могло вместить в себя осознание того, что священнику выпала честь женить шархана, сына главного шархана страны, и дочь самого Визиря, названного брата правителя.
Так же, с чашей в руках, стоял и жених. Он был статен, красив, с черными, мягкими глазами, доброй улыбкой, широкими плечами и мощными руками. Наверно, ни одна девушка, не могла взять в толк, почему лицо Лиамии, скрытое чуть прозрачной тканью, не излучало ни грамма радости. Они не могли понять, почему запах походного костра и дорожной пыли, смешанной с морской солью, может быть приятнее чем тот аромат, который источал собой надушенный маг. Да и еще много чего не могли понять девушки, которые услышали красивую сказку, закончившуюся свадьбой. Сказку, в которой все было хорошо и все выжили.
Эзем поднял чашу, инкрустированную драгоценными, волшебными камнями, и не показной честью отпил густого, алого напитка. Не думайте что там вино, по обряду новобрачные пили кровь белого ягненка, в которую добавляли по капле своей. Шархан, тепло улыбаясь, протянул чашу девушке. Та приняла её недрогнувшими руками. Ей было уже все равно. Клетка захлопнулась, и птичка навсегда останется в ней. Под золотым куполом, с самой вкусной едой и самой мягкой постелью, но как и любая иная птица, в клетке она уже не сможет спеть. Как и станцевать. Как и когда-либо позволить себе вспомнить прекрасную сказку, у которой, наверно, мог быть и иной конец.
— Дитя, признаешь ли ты пред ликом Ифары, — на распев читал заученную ритуальную фразу, священник. — Сего достойного шрахана Эзема. Признаешь ли ты его мужем своим в будущем, в прошлом, настоящем и в вечности? Дозволяешь ли свету Ифар скрестить ваши души во благи мироздания, целостного порядка и вселенского равновесия. Признаешь ли себя частью достойного шархана Эзема, как он признал тебя частью себя? Если да — отпей крови священного животного. Если нет — пролей кровь на землю.
