— Дитя, признаешь ли ты пред ликом Ифары, — на распев читал заученную ритуальную фразу, священник. — Сего достойного шрахана Эзема. Признаешь ли ты его мужем своим в будущем, в прошлом, настоящем и в вечности? Дозволяешь ли свету Ифар скрестить ваши души во благи мироздания, целостного порядка и вселенского равновесия. Признаешь ли себя частью достойного шархана Эзема, как он признал тебя частью себя? Если да — отпей крови священного животного. Если нет — пролей кровь на землю.
Лиамия все же не сдержалась и позволила себе легкую заминку. Сделать этот простой глоток без промедления, было не в силах даже полукровной Океании. Существе, сравнившимся в скорости с Безумным Серебряным Ветром, песни о котором всего за пару дней разошлись по всему Алиату и даже дальше. Когда чашу от губ тори отделял всего один женский волос, Лиамия вдруг замерла. Но вовсе не потому, что не смогла сделать сей шаг, а потом что её остановил жрец. Тот выглядел еще больше раздутым нежели прежде, а взгляд его светился такой гордостью, что её можно было взвесить на весах и оценить в золоте. И на то золото купить целую страну.
— Помня древние традиции, я должен спросить — не возражает ли кто против сего обряда. Нет ли у кого мыслей черных или белых, могущих помешать свету Ифары скрестить две души? Есть ли причина, пролиться крови священного животного на землю?
В зале дружно вздохнули. Это присказка, даже не обязательная часть ритуала, обычно использовалась, чтобы потянуть время и дать гостям насладиться торжеством момента. Жрец совсем обнаглел, не хочет упускать момента и желает еще больше покрасоваться. Вот только тогда откуда такое количество гордости и просветленное лицо, на котором тут же разгладились все морщины.
И все же, столь простые слова, нарушили спокойствие девушки. Сердце забилось быстрее, губи приоткрылись, глаза вспыхнули как сигнальный костер на крепостной ночи. Надежда, пусть маленькая и призрачная, поселилась в душе птички, увидевшей форточку в клетке.
Жрец задал свой вопрос второй раз, и сердце буквально взорвалось от напряжение. Лиамия чувствовала что еще немного, совсем чуть-чуть и она рухнет, так ноги почти не держали её. Руки начали опасно подрагивать, что заметил шархан, но судя по радости в глаза, неправильно истолковал. Надежду он принял за испуг.
Жрец спросил в третий раз и девушка буквально услышала в своей голове звон настенных часов Сантоса, мерно отбивающих свой неостановимый, безжалостный и равнодушный ритм. С громким скрипом, неслышимым ни для кого, форточка в клетке задвигалась, и птичка все мрачнела и мрачнела, сердце билось медленнее, а руки крепчали. Проклятый жрец, подарив надежду, мгновение позже её забрал.
Тут Ламия поняла, что у неё щекотятся мыски ног. Какая дурацкая мысль у невесты, стоявшей перед алтарем. Девушка посмотрела вниз и заметила, что края её пышного платья, выполненного в западном стиле, подрагивают, словно на ветру. Вдруг заколыхались красная ткань, над головой у трех людей, а по залу прошелестел шепот ветра, чуть напоминавший насмешку. Тут, за закрытыми на дубовый засов, храмовыми дверьми послышались какие-то крики, потом глухие удары. Разумные начали подниматься со своих мест, оборачиваясь ко входу. Жрец замер, и любой, кто посмотрел бы на него, решил что мгновение и богослов лопнет как воздушный шарик.
Смолкли крики людей, исчезли глухие удары, не слышно было звона стали, лишь сильнее разгулялся ветер в зале, лишь отчетливее слышалась его насмешка. Наверно сейчас должна была подняться волна шепотков, какое-то волнение или даже паника, но ничего этого не было. Будто натянутые струны в ожидании пальцев тенеса, гости ждали, смотря на дверь. Дубовые засов задрожал, как задрожали и витражи, и все что могло дрожать и дергаться. Шелестели гобелены, платья, тюрбаны и шляпы, дрожали подсвечники и священные свитки, даже мозаика, казалось, неслышно подрагивала.
Потом был оглушительный треск, сравнимый с тем, который издают подломленные городские ворота. Дубовая балка, лежащая на стальных петлях, разломилась как щепка, и рухнула в проходе. Открылись двери. Там, среди груды тел, дышащих но пребывающих явно в бессознательном состоянии, стоял некто. Некто был высок, широк в плечах, но фигуру его скрывал черный плащ, из под которого виднелся черный наряд Имперского кавалериста. Черные ботфорты, черные штаны, черные перчатки на руках, черная рубашка, черная кожаная жилетка и черная широкополая шляпа вестника, которую вполне можно использовать вместо покрывала. Лица не было видно, как и фигуры. Но из под развевающегося на смешливом ветру плаща, виднелись черные ножны с саблями и витые рукояти, и даже они внушали опаску, которую не внушит и рассерженная гадюка. В светлый храм, похожие на белое полотно, вдруг проник кусочек ночи, черная клякса.
— Фейс-котнроль больно жесткий, — прозвучал почти елейный голос. Некто двумя пальцами взялся за полу шляпы, держа другую руку на гарде оружия. Незнакомец чуть надвинул шляпу на глаза. — Честных людей не пропускают. А ведь так хотелось посмотреть на Алиатскую свадьбу, говорят то еще зрелище.
Народ настолько ошалел, что не сразу понял, что человек с запада, говорит на восточном языке. Свободно, но с легким акцентом. Единственным, кто не ушел в астрал, был жрец.
— У тебя, странник, есть возражения? — спросил он, задыхаясь от непонятно откуда взявшейся гордости.
— А то, пузан, конечно есть, — человек в черном прокашлялся и набрал в грудь воздух. — Дамы и господа, по какому праву, женим обрученную девушку?
Народ начал приходить в себя, послышались шепотки, медленно подбиралась стража, Султан и Визирь, казалось, сейчас прожгут незнакомца взглядами. Но никто не смел вмешиваться в ритуал, пусть и пошедший по какому-то безумному сценарию.
— Что ты имеешь ввиду, странник? — продолжал жрец.
— Вот что, — ловким движением, незнакомец вытащил на свет два обручальных браслета. — Лови, — крикнул он и метнул полоску металла девушке у алтаря. На одних рефлексах, Лиамия выронила чашу, расплескав по полу кровь и забрызгав ею платье. В руках она держала тот самый браслет, который убедил её надеть один наглый варвар с севера. Впервые за день, на лице красавицы появилась улыбка. — Этот браслет, — не унимался северянин. — Прекрасная тори приняла от меня почти пол года назад. Приняла по своей воле, никто её не заставлял. А, как известно всем и каждому, ни один человек, иной разумный, или бог, не имеет права разрывать помолвку, кроме заключивших её людей. Ну а уж про женитьбу с другим или другой, речь и вовсе не идет.
— Все было так, дитя? — обратился жрец к выпорхнувшей из клетки птичке.
