Когда солнце скрылось за горизонтом, Кольтен созвал старших офицеров к себе в шатер.
Дюкр, которому неимоверно хотелось спать, сидел на походном стуле. Рядом стоял капрал Лист. Историк раздраженно слушал доклады командиров, погружаясь в дремоту. Лулль потерял половину своих моряков. Потери среди хиссарских гвардейцев, приданных ему, были еще выше. Пострадал и клан Горностая. Эти виканцы больше всего горевали по убитым лошадям. Что касается потерь Седьмой армии, капитаны Кеннед и Сульмар зачитывали списки убитых и раненых. Дюкр морщился, боясь, что эти скорбные реляции затянутся до ночи. Погибло немало младших офицеров и еще больше взводных сержантов. Оборонительным рубежам пришлось туго, особенно в начале дня, пока на подмогу не подошли «красные мечи» и клан Глупого Пса. Весть о гибели Бари Сетрала и его полка взбудоражила не только командование, но и многих солдат. «Красные мечи» сражались, как демоны, удерживая передние рубежи. Ценой собственных жизней они дали малазанским пехотинцам возможность перестроиться и вновь пойти в атаку. Даже Кольтен, недолюбливавший «красных мечей», был вынужден признать их доблесть.
В битве против семкийских шаманов Сормо потерял двоих сверстников, хотя Нил и Нетра остались живы.
— Нам повезло, — добавил юный колдун, по-взрослому сухо сообщив о потерях. — Семкийский бог оказался коварным Властителем. Шаманы стали простыми сосудами для его гнева, а каково придется их смертным телам — бога не волновало. Кто не выдерживал силы своего бога — мгновенно гибли.
— Чем меньше у семкийцев шаманов, тем лучше для нас, — заметил Лулль.
— Их бог найдет себе других, — возразил Сормо. Даже в жестах он все больше напоминал старика. Дюкр смотрел, как Сормо совсем не по-детски притиснул к закрытым глазам согнутые пальцы.
— С нашей стороны нужны самые решительные действия. Остальные выслушали это заявление молча, пока Кеннед не произнес:
— Мы не понимаем тебя, колдун.
— Произносить слова опасно. Их может подслушать мстительный вражеский бог, — сказал Балт. — Но если по-другому объяснить никак нельзя, тогда я скажу вместо тебя.
Юный колдун медленно кивнул. Балт отхлебнул из бурдюка.
— Камист Рело теперь двинется на север. В устье реки стоит город Секал. Там есть каменный мост. Но на это у него уйдет десять или одиннадцать дней.
— Нашими непосредственными противниками остаются гуранские пехотинцы и уцелевшие семкийцы, — сказал Сульмар. — Им даже не нужно вступать с нами в столкновение. Мы утомлены, и они просто возьмут нас измором.
Балт плотно сжал губы. Чувствовалось, Сульмар давно уже стоял у него поперек горла.
— Кольтен объявил завтрашний день днем отдыха. Он велел забить ослабевший скот, а также пустить в пищу убитых вражеских лошадей. Каждый солдат должен будет привести в порядок оружие и амуницию.
— Куда мы направимся теперь? По-прежнему в Убарид? — спросил Дюкр.
Собравшиеся молчали. Историк вглядывался в лица командиров, пытаясь заметить хоть искорку надежды.
— Убарид пал, — наконец сказал капитан Лулль.
— Откуда эти сведения? — встрепенулся историк.
— От одного из тифанских командиров. Ему было нечего терять: он умирал и потому сказал нам правду. Нетра подтвердила его слова. Малазанский флот покинул убаридскую гавань. Десятки тысяч беженцев устремились из города на северо-восток.
— Дополнительный камень на шею Кольтену. Особенно если там полно капризной знати, — недовольно бросил Кеннед.
— Но если не в Убарид, то куда? Какой еще город открыт для нас? — не мог успокоиться Дюкр.
— Только один. Арен, — спокойно ответил ему Балт.
— Безумие! — выдохнул историк. — Это двести лиг пути!
— Точнее, двести шестьдесят, — усмехнулся Лулль.
— Думаете, Пормкваль покинет город и двинется нам навстречу, расправляясь с мятежниками? Он вообще хоть знает о нашем существовании?
— О нашем существовании ему постарались донести. А вот насчет движения нам навстречу…
Балт не договорил и многозначительно пожал плечами.
— По пути сюда я встретил саперов. Все в слезах, — сообщил Лулль.
— В чем причина? Может, их неуловимый командир лежит на дне Секалы?
— Не угадал. У них кончились «шипучки». Да и «гарпунчики» с «огневушками» подходят к концу. Два ящика осталось. Саперы ревели так, будто схоронили всех родственников разом.
— Саперы хорошо постарались, — вставил Кольтен.
Балт кивнул.
— Да. Жаль, я не видел, как они взорвали переправу.
— Мы с капралом видели, — сказал Дюкр. — Не сожалейте. Победа всегда бывает слаще, если к ней не примешивается горечь воспоминаний. Думаю, вы со мной согласитесь.
Ощутив у себя на плече чью-то мягкую маленькую ладонь, Дюкр проснулся. В шатре было темно.
— Историк, вставай, — прошептал детский голос.
— Нетра, это ты? Сколько я спал?
— Наверное, часа два, — ответила юная колдунья. — Кольтен велел привести тебя. Идем.
Дюкр сел. Он настолько устал, что, вернувшись после совещания, едва сумел развернуть подстилку и накрыться одеялом. Одеяло было влажным от пота. Историк зябко поежился.
— Что случилось? — спросил он.
— Пока ничего. Но ты должен видеть. Вставай скорее. У нас мало времени.
Была глубокая ночь, однако лагерь не встретил Дюкра тишиной. Тысячи звуков сливались в один бесподобный хор, который можно услышать только в походном лагере после сражения. Где-то стонали раненые. Может, им не спалось, а может, над ними сейчас трудились лекари и хирурги. С юга доносилось мычание и блеяние скота. Отрывисто цокали копыта — дозорные объезжали лагерь. Откуда-то с севера доносились приглушенные стенания. Семкийцы оплакивали погибших.
Торопливо шагая вслед за юркой Нетрой по закоулкам виканского лагеря, Дюкр размышлял. Мысли его были невеселыми… Мертвые прошли через врата Клобука, оставив живым боль и горечь своего ухода. За свою долгую жизнь Дюкр повидал достаточно людей: аристократов, солдат, кочевников, торговцев, моряков. И у всех были свои ритуалы скорби по умершим и погибшим.
«В каких бы богов ни верил каждый из нас, нашим общим богом — нравится нам или нет — остается только Клобук. Он приходит к нам, принимая тысячи разных обличий. Когда его врата медленно закрываются за очередной душой, нам не вынести этой вечной тишины, и мы сотрясаем ее плачем, причитаниями, стонами. Как будто жалкими звуками можно вернуть тех, кто перешел по другую сторону жизни! Сегодня скорбят семкийцы и тифанцы. Радость заставляет нас идти в храмы и приносить благодарственные жертвы. Горе не нуждается ни в храмах, ни в жрецах. Горе само по себе священно».
