— Да.
Дождь уговаривал не спешить. И Тора прислушалась к совету. Ее муж молчал, и шелест за окном не делал молчание тяжелым.
— Я хочу его защитить. Но я не знаю, как и от чего. И надо ли вообще. Он... не видит, насколько изменился.
Виттар сел на пол, и Тора устроилась рядом.
— Конечно, было бы наивно ждать, что он останется прежним, но эта его... одержимость. Зависимость. Это страшно. Я не вижу, где заканчивается его воля и начинается ее. Я вообще не уверен, что он свободен в своих решениях. Ты ведь помнишь, каким он был без... своей альвы?
Неживым.
И Виттар готов был на все, чтобы спасти брата.
Спас, но снова недоволен.
— Может... — Тора подвинулась, уступая место. Растянувшись на ковре, Виттар устроил голову на ее коленях. — Может, все не так, как тебе кажется?
Ночью легко говорить.
Днем бы она не осмелилась, да и Виттар вряд ли стал бы откровенничать.
— Не знаю. Сегодня он мне отписал, что после свадьбы намерен уехать за Перевал. Вот скажи, что это разумное решение?
Тора промолчала.
— Его место здесь.
— Почему?
Полумрак менял лицо Виттара, делая черты его мягче, и Тора призналась самой себе, что ей нравится смотреть на мужа. Хорошо бы, родился мальчик, вот такой, с упрямым подбородком и светлыми, почти бесцветными глазами.
— Здесь жилы. И если есть надежда, что живое железо вернется, то уходить нельзя. Да и зачем?
Перехватив руку Торы, Виттар прижал ее к губам.
— Ему ведь всегда нравилось в Поместье. Да и мне тоже... возвращаешься на каникулы и пара недель тишины и покоя. Никто по утрам не будит, хотя привычка все равно остается. Просыпаешься и лежишь, разглядываешь потолок, думаешь ни о чем. А внизу завтрак готов... нормальный, а не то, что в школе дают. Я оладьи с кленовым сиропом любил до умопомрачения, и чтобы непременно горячие. На кухню пробирался, потому что в столовой скучно было завтракать одному. Оден к этому времени уже выезжал, дел было много, но на меня их не вешали, давали отдохнуть.
Он говорил, и губы касались подушечек пальцев, дразнили.
— Печь старая. И кухарка тоже. Она была поперек себя шире и волосы красной косынкой подвязывала. Я даже теперь помню и косынку, и фартук с длинными завязками, которые прятались в складках жира. И еще бадью с тестом... и огромную чугунную сковороду, на которую тесто льется. Печь чадит, жир горит, но оладьи выходя пышные, легкие. Их сразу в миску отправляют. У меня никогда не хватало терпения дождаться, когда они остынут. Хватал горячими, язык обжигал, но так вкуснее...
Наверное, тогда он был по-настоящему счастлив, хотя вряд ли осознавал это. Тора и сама не понимала, пока не лишилась всего.
Счастье — это просто.
Дом. Семья и еще обеды за круглым столом. Окна, раскрытые настежь — на Побережье лето длинное. Брат капризничает, не желая есть сельдерей, но мама настаивает. А отец, глядя на эту обычную, привычную даже ссору, только головой качает. Он тоже сельдерей не любит. И цветную капусту.
А мама требует: овощи полезны...
— Потом возвращался Оден. Куда бы его ни заносило, он всегда выбирался на мои каникулы. Рассказывал о... разном. Учил... с ним у меня получалось лучше, чем с мастерами в школе. Или вот рыбалка... или на деревню бегали. Мать я почти не помню. Отец всегда был слишком занят. Оден же... он самый близкий мне человек. Был.
Виттар все-таки поцеловал раскрытую ладонь.
— А сейчас я не в состоянии его понять. Даже поговорить не могу. Знаю, что надо, но боюсь вспылить, опять сказать что-нибудь не то. И тогда все окончательно испортится.
Прозрачная лужа расползалась по подоконнику.
— Еще Король... он кое-что предложил. Лекарство своего рода, и... шансы действительно неплохие. Но Оден не согласится. Если же без согласия... я хочу ему лгать. И причинять боль. Как я ему в глаза смотреть буду? Не простит ведь...
Он сжал руку, точно пытался найти в Торхилд опору.
— Однажды я уже ошибся и очень страшно. Должен был предупредить... я не хочу повторить ошибку. Оставить все как есть? И он будет сидеть на привязи до скончания дней. Уедет за Перевал... проклятье, он и близко не представляет, насколько там опасно! И чем заниматься станет? Мемуары писать?
— Ты злишься.
— Злюсь. Не на тебя, золотце мое.
— Я знаю.
— Ты не замерзла еще?
— Нет.
А дождь прекратился. Светало. И небо окрасилось лиловым и алым...
— Позволь ему выбрать самому, — Тора не стала сопротивляться, когда Виттар, перекатившись, потянул ее на себя. — Это будет честно. Или хотя бы поговори с ним.
Виттар проворчал что-то невнятное.
Иногда он вел себя совершенно непоследовательно. Но Тора не имела ничего против.
Его драгоценная девочка все-таки уснула. Она выбралась из-под одеяла и обнимала подушку, прижав к животу, пока еще плоскому. И Виттар, не удержавшись, прилег на подушку.
Он слышал, как там, внутри, очень и очень быстро стучало сердце.
Его жена.
Его ребенок.
Его семья.
И Оден — часть этой семьи, что бы он себе ни придумал.
Выбравшись из постели, Виттар поежился: окно осталось приоткрытым, и в комнате к утру стало свежо. Дождь больше не поет... а и вправду пел, нашептывал, уговаривая поделиться тем, чем Виттар никогда и ни с кем не делился. Он отвык рассказывать кому-то о своих сомнениях и, пожалуй, если бы не дождь, не ночь, не готовность Торы слушать, промолчал бы.
— Ты уходишь?
Сонные глаза были не лиловыми — темно-синими.
— Я вернусь, — ее щека теплая, мягкая. — Я действительно попробую поговорить с ним. И вернусь.
— И слушать...
— Что?
Тора, зевнув, потянула подушку к себе.
— Когда разговариваешь, слушать тоже надо...
Чудо медноволосое. И страшно подумать, что его могло бы не быть.
Виттар прикрыл дверь спальни. Дом, зарастивший раны, встретил запахом свежего лака, дерева и кофе, который пить одному было неуютно. Утренняя почта не отвлекала от недобрых мыслей.
Газеты... тоска биржевых сводок. И старые сплетни светской хроники.
Скупая, явно обрезанная цензурой статья о «прискорбном происшествии в деревне Н.».
И она же, перепечатанная уже в «Сплетнике», куда как более красочная, едва прикрытая фиговыми листочками деланной анонимности. Грязная газетенка, но весьма любимая простонародьем. И Виттар, скользнув взглядом по рисункам, перевернул страницу.
Снимок он узнал сразу.
Его присылали на одобрение, равно как и выхолощенный, преисполненный восторга текст свадебного интервью. Вот только «Сплетник» писал вовсе не о свадьбе.
Каждое слово — пощечина.
...Гримхольд.
