Йен не сказал ничего, но взгляд у него сделался задумчивым.
Раз в месяц Паскаль уезжал в соседний Конвуон – когда за кожами, когда родичей навестить, когда просто развеяться. Молодая жена никогда его не сопровождала и оставалась дома на хозяйстве; так было и на сей раз. А когда он вернулся – через три дня, как и обещал – то глазам его предстало ужасающее зрелище: три мёртвых тела.
– Парнишка соседский, значит, который по мелочи помогал, был в саду, весь поломанный. Под лестницей лежал обезглавленный мужчина – вот уж крови натекло… А сама молодая жена отыскалась наверху, в спальне, – мрачно перечислил гвардеец. – Тут и думать нечего: Паскаль вернулся раньше обещанного, застал свою благоверную с любовником. И его порешил, и её, а мальчишка сам с крыши сверзился, подглядывая.
– Не сделал бы такого друг Паскаль! – запальчиво возразил толстяк. – Постыдился бы на него наговаривать – такое горе у человека! Он за единую ночь исхудал, побледнел – родная мать не узнает!
Йен сощурился, опираясь локтями на стол со всей своей немаленькой силы; дубовые доски аж затрещали.
– Изменился, надо же – что беда с людьми делает, – протянул он задумчиво. – И где, дорогой дядюшка, его теперь искать?
– Где, где, – пробурчал гвардеец. – Небось, на холме так и сидит, почитай, с самых похорон – на могилы любуется. Ух, отправить бы его за решётку… и дело с концом, никаких тебе дурных загадок. Ишь, четвёртого они ищут! А чего его искать-то? Три мертвеца есть, а четвёртый – тот, кто их сосчитал, ясное дело. Он-то и есть убийца! Жертва – женин полюбовник, знамо дело, жена – свидетельница расправы, а малец случайно в дом попал, лишку увидел и сам убился. Вот вам и разгадка.
– Справедливо, – согласился Йен. – Какой вы, дядя Поль, право, догадливый! Уж спасибо, что меня поучили уму-разуму. А какой вы великодушный – согласились нынче за всех приятелей заплатить!
От такой наглости усатый гвардеец даже растерялся.
– Это я-то?
– Вы, вы, – ответил Йен, посмеиваясь, и прищёлкнул пальцами.
Розовый дым на мгновение окутал весь стол – и тут же рассеялся. Весело застучали кружки, один за другим зазвучали тосты за здоровье щедрого «старины Поля», который сидел ни жив ни мёртв – и с такой кислой рожей, что поставь перед ним кувшин свежего молока, и оно тут же свернётся.
Такая воцарилась неразбериха, что никто не заметил, как виновник её послал на прощанье разносчице воздушный поцелуй да и был таков.
К тому времени уже порядком стемнело и посвежело. Дул слабый ветер с реки, и воздух пахнул сыростью, летним лугом и самую малость дымом.
– Две недели прошло, – пробормотал Йен, запрокинув лицо к звёздному небу. – Мертвецов, наверное, уже похоронили. Значит, теперь мне или на кладбище идти надо, или к гробовщику, или к безутешному вдовцу… Начнём-ка с самого простого. Где там у нас похоронный дом?
Время было не очень позднее, однако людей на улице изрядно поубавилось – спросить дорогу было, прямо скажем, не у кого. Да и кто бы взялся проводить подозрительного незнакомца к гробовщику либо на кладбище? Попробуй-ка спроси такое: прохожий или промолчит, или у виска покрутит, а кто попугливее – тот и вовсе удерёт!
Однако Йен, кажется, в советчиках и вовсе не нуждался.
Пошарив на дне дорожной сумки, он извлёк нечто вроде большого компаса, только без стекла и без делений, и раскрутил стрелку. Та завертелась сильнее, сильнее, постепенно разгораясь, а потом вдруг остановилась, точно в воздух вмёрзла.
Тонкий белесоватый луч указывал путь через город, изгибаясь на поворотах.
– Так-то лучше, – усмехнулся Йен и, помахивая саквояжем, точно он ничего не весил, скрылся в переулках.
***
Есть профессии, которые вынуждают человека просыпаться задолго до рассвета. Скажем, пекарь, приятель господина Паскаля, вставал затемно, чтобы замесить тесто, растопить печь хорошенько и к утру наполнить округу ароматом свежих багетов, кренделей, белых лепёшек и тёмного хлеба, чуть солоноватого на вкус. И пастух тоже рано выгонял стада за холмы, и рыбаки тоже спускались к реке, едва разгорится восток… Другие же, как хозяин «Жареного индюка», вставали поздно, ибо и ко сну отходили далеко за полночь, когда выдворяли за порог последнего выпивоху. Впрочем, и ранние пташки, и поздние находят известное удовольствие в своём распорядке дня.
Но есть бедолаги, у которых сама их природа противоречит гармонии.
Господин Тадок, гробовщик, и рад был бы выполнять работу исключительно при свете дня, но вот беда – никак не мог заставить себя проснуться раньше полудня. Когда жива была жена, и дети ещё не обзавелись собственными семьями и крышей над головой, кое-как его в четыре, а то и в шесть рук расталкивали спозаранку. Но, овдовев, Тадок стал вставать позже, позже, пока не обзавёлся репутацией чудака, который тёмные свои дела делает – сколачивает гробы и готовит усопших к погребению – исключительно под покровом ночи.
К счастью, помирали в Лерой-Мартине не так уж часто, так что господин гробовщик не перетруждался – за исключением последних двух недель, когда к нему зачастили клиенты другого рода, мучимые исключительно любопытством.
– Кто там ломится? – ворчливо откликнулся он из дома, услышав настойчивый стук. – Кому там неймётся?
И – приоткрыл дверь, с подозрением выглядывая наружу.
Йен ослепительно улыбнулся, приготовившись уговаривать, обманывать, блефовать, а если понадобится – и очаровывать.
В буквальном, разумеется, смысле.
– Мой добрый друг, я работаю в журнале «Мир неведомого», и к вам меня привёл один деликатный вопрос…
– Один вопрос – одна серебряная монета, – отрезал господин Тадок, и розовый дым, сунувшись было к нему, тут же развеялся. – Скидок не делаю, больше спрашиваешь – больше платишь. Банкнотами не беру. А за старую добрую золотую монету соглашусь, пожалуй, распить бокал-другой вина и вспомнить всё, что знаю.
Выслушав его, Йен просто расцвёл:
– Вы замечательный человек, просто замечательный! – горячо произнёс он и пожал гробовщику руку. – Великий Хранитель, всем бы такую честность! Как насчёт золотой монеты и бутылки вина?
– Если вино будет хорошее, я даже привирать не стану, – пообещал гробовщик. – Но только до третьего бокала, а там уж сердцу не прикажешь.
До сих пор доподлинно не известно, правда ли, что золото открывает все двери, но некоторые – несомненно, и причём без промедления. Очутившись внутри похоронного дома, Йен с интересом завертел головой по сторонам: в подобных местах прежде бывать ему не приходилось. Правую часть обширного помещения занимала мастерская с плотницкими инструментами, левую – готовые гробы и длиннющий каменный стол, на котором сейчас лежала только роскошно отделанная крышка из тёмного дерева.
– Это для дурачков и для зевак, – пробурчал господин Тадок, проследив за направлением взгляда. – Работать-то я работаю в пристройке за домом, там и свету побольше, и с дороги меня вечерами не видать. А ты, малец, любопытствуешь или себе на старость обновку присматриваешь?
– Можно и себе заказать, не обязательно на старость, – откликнулся тот, ощупывая резные узоры на лакированной крышке. – Что-то простое и элегантное. А то помру не вовремя – и уложат меня в какой-нибудь безвкусный ящик, расписанный, как дамская шкатулка для украшений.
– Тебе не всё равно будет, где лежать? – сурово переспросил гробовщик.
Из-за его лица, словно бы вечно недовольного, с опущенными уголками губ, горбатым носом и клокастыми бровями, неясно было, то ли он шутит, то ли сердится взаправду.
– Ну, если меня неправильно похоронят, я не поленюсь из мёртвых вернуться, – серьёзно ответил Йен и похлопал по крышке ладонью. – Впрочем, гроб – это дело личное, оно подождёт. А работа ждать не будет. Итак, добрый господин, скажите: вы готовили к погребению людей, убитых в доме господина Паскаля?
Вопрос был невзаправдашний, на пробу: про похороны уже гвардеец поведал во всех подробностях. Однако для начала беседы лучше нет, чем спросить что-то простое и давно известное – а как иначе оценить честность и правдивость рассказчика?
