– И давно тебя так называют?
– Целую вечность, – откликнулся мужчина и отвернулся, вновь переводя взгляд на кладбище. – Если ты пришёл задавать вопросы, то уходи. Отвечать не стану. Блонвенн умерла, и ничто не имеет смысла.
Сказал – и замер, словно изваяние.
– Странные речи для простого перчаточника, – рассмеялся Йен суховато. И сощурился: – Но вполне понятные для чародея из рода Камелий, нацепившего чужое лицо.
Мужчина, назвавшийся Паскалем, отшатнулся от него – и вскочил на ноги; прежней вялости как не бывало.
– Кто ты? – сказал он, точно выплюнул. – Ты из Запретного Сада? Ты пришёл за ней? Так она умерла! Убирайся!
– Я пришёл за ответами, – мягко произнёс Йен. – Но сначала позволь мне рассказать тебе презанятную историю… В почтенной чародейской семье Камелий, что славится древним и ветвистым фамильным древом, родилась девочка. Назвали её «Блонвенн», что значит «прекрасный цветок». И угораздило же её полюбить простого, неказистого перчаточника! Затрудняюсь сказать, как же она уломала несговорчивое семейство, но девушку в конце концов отпустили и позволили выйти замуж. Хотя, предполагаю, из семейного древа вымарали и из Запретного Сада изгнали – не место в нём строптивым цветам… И жила бы она долго и счастливо, в мире и согласии с мужем, но одно омрачало её счастье: детей у них не было. И, совершенно отчаявшись, Блонвенн вспомнила, что она не простая смертная, а чародейка – и вернулась к своей семье… точнее, в сокровищницу, чтобы кое-что позаимствовать оттуда.
Тот, кто притворялся Паскалем, стиснул зубы и кулаки.
– Камелию. Мать отдала глупой девчонке камелию, исполняющую желания! – прошипел он, как змея. – И что теперь делать? Этот цветок нельзя ни украсть, ни отобрать – только передать добровольно! И он должен был достаться мне!
Лицо Йена просветлело:
– А-а! Так ты младший невезучий братец! Ну, тогда всё встаёт на свои места, – заулыбался он недобро. – Значит, ты прибыл в Лерой-Мартин, чтобы вернуть семейную реликвию. Да вот беда – сестрёнка отдавать её не пожелала…
– Заткнись! – лже-Паскаль уже почти рычал, но Йена это ничуть не смутило.
– Вы поспорили, ты попытался её уговорить, но не смог, – продолжил он. – И в разгар семейной, так сказать, ссоры вернулся муж. Подвернулся тебе под горячую руку…
– Неправда! – выкрикнул чародей из рода Камелий. – Блонвенн сама! Она попыталась использовать цветок, но не справилась и сделала только хуже! Разучилась колдовать! Сожгла себе руки чарами! И, уже помирая, отдала цветок этому дурню, своему мужу, а он… а он…
– Вернул цветок ей, – тихо произнёс Йен. – Сказал, что прекраснее её нет никого на свете – и приложил камелию к локонам Блонвенн. А ты убил его.
Глаза у лже-Паскаля заволокло багровой пеленой от гнева.
– Этот дурень отдал цветок умирающей! Да почти мёртвой! Без пяти минут трупу! Это всё равно что в могилу кинуть! Выбросить!
Йен отступил на шаг, морщась:
– Твоя проблема, дружок, что ты кричишь, а слушать не желаешь. Готов поспорить на своё имя, что ваша почтенная матушка не отдала камелию, а одолжила на время. И Блонвенн бы вернула её – если б осталась жива. Но она мертва, цветок похоронен вместе с ней. И теперь ты боишься вернуться домой. Как последний трус, притворился мёртвым, нацепил чужое лицо и ждёшь тут, что беды решатся сами собой. Я прав?
Этого лже-Паскаль стерпеть уже никак не мог. Он воздел руку, точь-в-точь как колдуны в балаганных представлениях, и страшно проревел что-то неразборчивое. Воздух вокруг него сгустился, луна засияла жутким багровым светом, и трещины разбежались по земле, от вершины холма и до самого основания.
А что же Йен?
Ничуть не обеспокоившись, он взял да и открыл свой саквояж пошире, а потом сказал:
– Посиди-ка пока тут, как в себя придёшь – верну тебя безутешным родителям.
Грянул гром в чистом небе, взвыл по-звериному ветер, в липкую сладкую кашу размазало перезревшую землянику – и страшного чародея из рода Камелий втянуло в саквояж.
Словно и не было никого тут вовсе.
Йен же, отряхнув тщательно манжеты и расправив воротник, перехватил саквояж поудобнее и неторопливо спустился с холма.
На кладбище оказалось очень тихо.
Не то чтоб это было необычным для кладбищ – всё-таки это место по определению довольно спокойное, но в последние две недели сюда зачастили любопытствующие. К счастью, все, кто хотел высказать почтение к мёртвым или утолить нездоровый интерес, успели прийти раньше, и нынче среди надгробий слонялся только ветер – и редкие призраки, которых, впрочем, обычные люди не видели.
Найти могилу Блонвенн Паскаль не составило труда – она вся была завалена цветами, пусть хозяйка при жизни их и не любила. Но кто спрашивает усопших о вкусах! Йен неодобрительно покачал головой – и повёл рукой; цветы окутала бледная дымка, и постепенно они исчезли.
– Так-то лучше, – вздохнул он и сел рядом с могилой, опираясь плечом на надгробие. – Если ты не хотела, чтоб цветы напоминали тебе о Запретном Саде и о семье – так тому и быть.
Долго-долго чародей молчал. Постепенно темнота редела – разгоралась ранняя летняя заря. И лишь когда небо стало совсем светлым, он сказал негромко, будто бы ни к кому не обращаясь:
– Четвёртым был цветок – камелия, он же и стал убийцей. Красавица, что держала его в руках и поплатилась за это жизнью, стала жертвой. Возлюбленный её муж был тому свидетелем, а несчастный мальчишка, который прибежал на крики, и вовсе оказался там совершенно случайно и погибнуть не должен был. Вот и четверо сосчитаны… А впрочем, кому какое дело, верно, Блонвенн?
Никто ему не ответил – да и кто бы мог заговорить на кладбище?
Призраки, как известно, молчат, не просят ни милосердии, ни об отмщении, да и загадок не загадывают… Однако, видно, Блонвенн Паскаль всё же услышала, что хотела, потому что с рассветом на могиле вырос высокий побег, и на нём расцвёл один-единственный цветок – бледно-синяя, небывалая камелия.
Йен Лойероз забрал её с собой – и пропал бесследно.
Кстати, на следующий год по весне он всё-таки вернулся и заказал у господина Тадока роскошный гроб, заплатив целую гору золота.
Но это, как говорится, уже совсем другая история.
Рассказ «Некоторые сложности»
Нас с Хорхе Альосо-и-Йедра нельзя назвать близкими друзьями – сказывается разница в возрасте, однако есть кое-что объединяющее, так сказать, стирающее все преграды и рамки.
Наши партнёры – психи. Полные, на всю голову.
Большую часть времени это даже умиляет, тем более что их идеи-фикс мы знаем, пожалуй, лучше, чем свои, но иногда, знаете, просто накапливается. И тогда или я звоню в самый таинственный в городе книжный магазин, или Хорхе набирает мой номер и говорит, к примеру:
– Урсула, вы свободны сегодня вечером? На набережной открылась бургерная, говорят, шеф-повар очень неплох.
Я улыбаюсь:
– На какой ещё набережной?
Хорхе называет какой-нибудь невообразимо далёкий экзотический городок и непременно добавляет, что идти буквально пятнадцать минут по очень красивым местам.
Конечно, я соглашаюсь.
Йен пропадает в лаборатории – ничего нового, будь его воля – он бы вообще оттуда не вылезал. Это для него главное удовольствие в жизни, не считая секса и возможности обряжаться в какие-то невообразимые тряпки, которые вроде как считаются модными. Вот последнего, кстати, никогда не пойму: мне кажется, что чёрный цвет вполне может заменить все остальные, а хороший кашемировый джемпер или шёлковая рубашка с джинсами – лучшее, что изобрело человечество…
Впрочем, Йену идёт всё.
Хорхе заходит за мной в девять вечера – безупречная пунктуальность. Я отставляю записку на столе, влезаю в тяжёлые ботинки, накидываю пальто – на улице сейчас прохладно, середина зимы – и выхожу, опираясь на протянутую руку… Вот только вместо привычного пейзажа вокруг скалы, переливающиеся всеми оттенками от нежно-лилового до густо-фиолетового, и бездонное небо в россыпи ледяных звёзд размером с кулак.
