— Поездка была разной, — ответил улыбкой Гарав. — И, если бы поехал Олза, сейчас мир был бы иным совсем.
— Ты не встречал в тех местах Серого Странника?
— Я встречал многих, — пожал плечами Эйнор. — Ох, мудрый майордом… Я сейчас хочу лишь представиться Нараку и убедить себя, что я вернулся.
— Понимаю, — кивнул Рауд. — А кто твой второй оруженосец?
— Йотеод Гарав Ульфойл, он бежал из ангмарского плена. Достойный и храбрый воин.
— Ну, другого рядом с тобой не может и быть, — убеждённо кивнул Рауд…
…Чем выше вела улица, тем шире она становилась — и тем богаче были дома по её краям. Фередир кому–то махал, с кем–то здоровался, вертелся в седле и шутил с двумя своими ровесниками из свиты майордома. Гарав не обижался, что дружок про него подзабыл — он ведь вернулся к себе… Да и по сторонам смотреть было интересно. Во многих садах вокруг домов журчали фонтаны — небольшие, не такие, как в Форносте. Конские копыта звонко били камень… и вдруг мостовая ухнула вниз, и стоящие по обе стороны моста, ведущего к крепостным воротам, стражи в чёрно–алом спросили:
— Кто идёт?
В ответ Эйнор протрубил в рог и крикнул:
— Рыцарь Кардолана Эйнор сын Иолфа возвращается, исполнив долг, чтобы услышать слова князя!
Гарав обернулся, когда они ехали по мосту — кавалькада майордома поотстала, трое путешественников оказались впереди. И у мальчишки захватило дух — отсюда, с вершины Олло Нэлтиль, мир был громадным и поделённым начетверо: синее небо, зелёное море, алые крыши города и изумрудные луга и рощи вокруг него.
— Господи, — вырвалось у мальчишки. Больше слов не было, и Гарав молчал до того момента, когда в гулком каменном дворе мальчишка лет десяти — в чёрно–алом, с кинжалом на золтом поясе — принял поводья Хсана. Эйнор, спешившийся первым, оправил куртку, коротко глянул на оруженосцев. Рыцарь был бледен, а его голос — позванивал:
— Идите за мной и молчите. Сейчас решится… — он не договорил, но Гарава пробрал морозец, да и Фередир притих…
…Коридор — справа глухая чёрная стена, слева — арочные окна, в проёмах между которыми застыли металлическими истуканами семифутовые гиганты, гвардия князя, опускавшие мечи за идущими — от плеча и вниз, остриём в каменный пол из алых плиток. Собственные шаги били по ушам. Гарава поташнивало от напряжения…
…Зал. Справа камин. Спереди — трон. По сторонам трона гвардейцы, у камина — два поднявших головы пса. Всё. Больше никого нет.
Только рыжий человек на троне — в ало–чёрной мантии, на рыжих волосах корона — серебряный обруч, восемь пар золотых мечей. Настоящий меч — обнаженный, длинный — поперёк колен. У человека пронзительные глаза и густая короткая борода.
Мутит всё сильней.
У Эйнора мёртвое лицо. Губы с синевой. Что он… а, да.
Оруженосцы встали на колено по сторонам от Эйнора, опустившегося первым. Голос — голос Эйнора:
— Мой князь, я вернулся.
— Я вижу, рыцарь, — голос сильный, густой, чуть хриплый, голос командира воинов. — С чем?
— Со словами, которых ты ждал. И многими другими, которых ты не ждал, но которые отвечают твоим мыслям.
Человек откидывается на троне. На лице — радость… и ещё что–то. Кивок.
На лице Эйнора живут глаза — серые, сияющие, полные печалью и преданностью. «Князь ему был вторым отцом», — вспомнил Гарав. Эйнор смотрит на князя так, словно просит у него прощения. За что? Непонятно… В ушах звенит.
Из–за трона бесшумно выступает рыжий — похожий лицом на князя — мальчишка лет шестнадцати. Серьёзный, строгий (а искоса посылает Эйнору подмигиванье), на руках — поднос, большой, тяжёлый, с какими–то мешками не мешками…
— Ты сделал то, что должно, рыцарь Эйнор сын Иолфа и мой воспитанник, — князь встал. Эйнор бледнеет ещё больше, хоть это и невозможно. Губы шевелятся… он встаёт в рост. — Теперь и я исполню свой долг — долг воздаяния за храбрость и верность. Фередир сын Фаэла, оруженосец.
— Да, мой господин, — Фередир вскидывает голову.
Нарак берёт с подноса один из мешков. А, нет, это скорей большой кошель…
— Большее дать могут лишь Валары. Мой долг воздаяния тебе, Фередир сын Фаэла, оруженосец.
Фередир принял кошель (да, тяжёлый).
— Благодарю тебя, князь Кардолана и мой господин.
— Встань, оруженосец рыцаря Эйнора.
Нарак перешёл к Гараву, уже не глядя на поднявшегося рядом с Эйнором Фередира.
— Тебя я не видел до этого дня, Гарав Ульфойл, — голос князя… — Но я уже знаю — добрая слава летит впереди воина — что ты не зря был посвящён в оруженосцы Эйнором… а это немало, ибо и ранее был он одним из достойнейших моих рыцарей — ныне же скоро станет достойнейшим рыцарем возрождённого Арнора!
Эйнор тихо ахает, не выдержав. Но Гарав слышит это краем уха.
— Гарав Ульфойл, оруженосец.
— Да, мой господин, — собственный голос кажется Гараву звучащим со стороны.
— Большее дать могут лишь Валары. Мой долг воздаяния тебе, Гарав Ульфойл, оруженосец.
Гарав туповато смотрел на княжескую руку с кошелём. Потом поднял глаза. Он чувствовал, что сейчас заорёт в лицо Нараку, куда он должен деть всё это — и какое это имеет отношение к тому, что было… что он видел… что, что, чтооооо!!!
Не крикнул. Но не потому, что испугался. Просто он увидел, что вокруг глаз князя лежит сеточка морщин, а сами глаза — усталые и благодарные. Немолодой уже сильный человек, который держит на своих плечах неподъёмную тяжесть ответственности, просто не знал, чем и как ещё благодарить своих людей. И, кажется, сам понимал, что это немного нелепо.
Гарав сглотнул и сказал тихо:
— Благодарю тебя, князь Кардолана и мой господин.
— Встань, оруженосец рыцаря Эйнора, — кивнул князь. — Я отпускаю вас, чтобы вы отдохнули после трудов.
И он уходит. Он просто уходит…
…В тяжеленном, тонком, но прочном кожаном кошеле — даже скорей мешке — с тиснёным кардоланским гербом — Мечами — оказалось пятьсот кастаров. Новеньких.
Жалованье наёмника за двенадцать лет. С лишком. С хвостиком почти в полгода. Или цена небольшого поместья — не с замком, но с домом, с садом, с пахотной землей и даже кое–каким скотом.
Но это было ещё не всё. Там же лежала длинная массивная цепь: золотые плотные звенья, в двух вставлены крупные рубины, огранённые в виде четырёхконечных звёзд, между ними — крест из четырёх ромбиков–сапфиров. Там же был перстень — серебряный широкий обруч, на нём — серебряная орлиная лапа, сжимающая большой неогранёный изумруд. Там же — два зарукавья для рубахи, тяжёлые, из золота с красивым алым отливом, каждое — украшенное орнаментом–чеканкой и двумя поясками из мелких сверкающих холодными лучиками бриллиантов. Ещё — небольшая серебряная серьга: сложное плетение тонкой проволоки, в сердцевине которого холодно лучился неизвестный Гараву призрачно–фиолетовый камень, казалось, постоянно меняющий форму. И — свёрнутый пояс из алой кожи с янтарными дисками по всей длине через равные промежутки, подвесами для ножен меча и кинжала и массивной золотой пряжкой в виде двух заходивших друг за друга и скреплявшихся накрест мечей.
