Карен Монинг - В оковах льда

— Я бы предпочел, чтобы они убрались. Меньше шансов привлечь Ледяное чудище.

— Если тебе интересно мое мнение, то я считаю, что для поддержания безопасности этого места, — говорю я, — лучше обеспечить безопасность им.

— Я думал, тебе неприятны люди, которые приходят в мой клуб.

— Они все же люди.

Он снова нажимает кнопку:

— Если выйдете наружу, погибнете. Если будете шуметь, вас выкинут из клуба. Не раздражайте меня.

И тут «Честер» погружается в гробовую тишину.

Я призываю ши-видящих собраться в часовне под скрипящим карнизом.

Наше святилище раньше с трудом вмещало и половину из нас. Сейчас они сидят между стройными рядами величественных колонн цвета слоновой кости и их поглощает пространство. Стенания стропил и глухие звуки моих шагов отдаются гулкой тишиной, пока я иду по центральному проходу, ведущему к алтарю для литургий в восточном приделе[110] церкви.

Унылые, отчаянные глаза следят за моим передвижением. Мои девочки занимают первые одиннадцать скамей в нефе[111]. Призраки дражайших подруг заполняют оставшиеся. Это была суровая зима и следующая за ней манящая, но мертворожденная весна.

А теперь еще и этот непрекращающийся снегопад!

В часовне я чувствую себя более сильной.

Здесь, Всевышний бросает вызов дьяволу у наших дверей. Вера — негасимое пламя в моем сердце. Не смотря на то, что Круус дважды преследовал меня досюда, эти освященные места остаются неоскверненными. Он не смог войти.

Реликварии[112] из полированной слоновой кости и золота, инкрустированные драгоценными камнями располагаются у алтаря. Но еще больше укрыты в храмах, когда-то раньше освещенных свечами — до тех пор, пока свечи не понадобились для других целей. Эти урны и ларцы хранят мощи и лоскуты тканей святых канонизированных не Папским Престолом[113], а куда более древней церковью. Я не вступаю с собой в конфликт от того, что они находятся рядом с почитаемыми останками. Останки остаются останками а хорошие люди — хорошими людьми. В своих молитвах я прошу их всех присмотреть за нами в тяжелое время испытаний.

Я поднимаюсь на алтарь в святилище и приближаюсь к кафедре. У нас нет источника электричества для микрофона, но больше он и не нужен, так как мой голос ясно доносится к немногим занятым в первых рядах скамьям.

Нас осталось двести восемьдесят девять.

Я бы заплакала, будь у меня слезы, но они кончались по пробуждению на рассвете, измученной, перемазанной чужим, не моим по праву, семенем, с чувством вины. Семенем того, кто только что макнул пальцы в чашу со святой водой и теперь осенял себя крестным знамением, прикасаясь к своему лбу, губам и сердцу!

Он оскверняет мое святилище. Издевается над моими ритуалами.

Его пальцы не вспыхнули, его не поразил гром небесного возмездия и он не был низвергнут в ад, подобно Сатане. Я верила, что в эту дверь он войти не сможет. Он намеренно солгал мне или набрался сил, чтобы проецировать себя?

Он подмигивает мне, пока идет по центральному проходу. Затем останавливается у витража и разворачивает свои крылья.

Темный ангел. С черными крыльями и черной душой.

В моей церкви.

В моей церкви!

Девочки перешептываются. Я осознаю, что мой взгляд сфокусирован на Круусе, совершенном, обнаженном Круусе, стоящем в центре моей часовни, с крыльями, охватывающими проход и тянущимися к небу, и моя первая эмоция — паника. Я не должна показывать им, что вижу его, или Марджери займет мое место!

Я пробегаю взглядом по скамьям и снимаю свои барьеры так, что могу почувствовать состояние их сердец. Я заглушала их эмоции последние месяцы, потому что они ощущали такие злость, печаль и страх, что я не могла сдерживать это ежедневное половодье чувств.

Тревога обрушивается на меня. Стыд крадет мое дыхание. Трясущимися пальцами я нажимаю на ямку на горле так, чтобы выпустить что-то застрявшее там и мешающее мне дышать.

Впервые более, чем за месяц, я могу видеть ясно.

Если я единственная, кто видит Крууса, то должна быть смещена.

Если же я таковой не являюсь, и другие тоже видят его, а я так долго хранила молчание — меня следует судить.

Ибо разве неизвестно, что такое война?

Он разделяет. Режет по живому, делая врагами даже братьев и сестер, родителей и сыновей. Война разделила меня и мою семью с рождения. Быть может, он действительно уделял мне внимание не просто так.

Насколько хорошо он провел разделение?

У кузена Шона, Роки, были золотые часы с бриллиантами с выгравированным на них кредо. Несмотря на отсутствие образования, родословную и богатство, он поклялся приложить все усилия, чтобы выбиться в люди, избавиться от клейма.

Молчание — это конечный результат разделения.

Разве я игрушка в его руках?

Он стоит, самодовольно взирая на меня, уверенный в нашем сообщничестве. Как приятно должно быть ему, когда каждое утро я остаюсь изолированным айсбергом в этой зиме, почти покорившей наш мир!

Я обращаюсь за помощью к женщинам:

— Кто из вас видит стоящего в проходе Крууса?

Риодан созывает собрание в одной из комнат второго уровня. В клубе никогда еще не было такой тишины. Люди сидят поодиночке, не разговаривая. Свет приглушен, музыка выключена. Я не чувствую ногами и малейшей вибрации. Потолок и пол излучают мягкое сияние. У него какие-то подсвеченные трубы за молдингом. Я всегда предполагала, что тут есть гигантские генераторы, просто не могу чувствовать их вибрацию из-за вечно долбящей, несмолкающей музыки. А если нет генераторов, то как поддерживается освещение?

— Чувак, я думала, ты все вырубил.

— Все.

— А почему тогда лампы все еще горят?

— Основная часть Честера работает на геотермальной энергетике[114].

Я бью себя ладонью по лбу. «Конечно. У него же все лучшие игрушки. Чего ему стоит прокопать путь к центру Земли и  укротить силу планеты? Чувак, типа, живет вечно!»

Ко мне, Джо, Танцору и Кристиану присоединяются еще шестеро риодановских чуваков. Каждый раз, когда входящий в комнату оказывается не Иерихон Бэрронс, я вздыхаю с облегчением. Но рано или поздно тот день все равно настанет. Это неизбежно. И в этот день он, вероятно, будет с Мак на его стороне. Черт, клево. Большую часть своей жизни я прожила под угрозой «того дня» по той или иной причине. Супергерой, как-никак.