— Ну и когда меня начнут гнать? — поинтересовался Фома, с трудом вылезая из ванны, тело было словно чужое и, казалось, скрипело.
Доктор пожал плечами с таким видом, что это могло означать только одно: вчера!
— Блин!.. — Шмякнул Фома мокрое полотенце об пол. — Кончится это когда-нибудь?!
— Нам надо нейтрализовать дыру, а уж потом фантазировать.
«Нам» показывало, что Доктор не отделяет себя от Фомы.
— Опять жертвы, Док? Ведь будут стрелять.
— Нет, расчет… — Доктор усмехнулся бледно на такую же кривую ухмылку Фомы. — Коль скоро она зацепила, каким-то образом и меня… я думаю, это произошло, когда мы оба валялись рядом с её кратером… в общем, у меня тоже не остается иного выхода.
Не знает, подумал Фома, выискивая в глазах Доктора хоть какую-то тень, намек о том следе в его замке. Казалось, Доктор не лукавит. Но как он может об этом не знать?
— Ну что ж, — сказал он. — На этот раз, даже если ты и продолжаешь свои игры, твои планы совпадают с моими бедами. Пока…
Одеваясь, Фома чувствовал, как тяжело еще дается ему каждое движение. Жизнь после смерти оказалась необыкновенно тяжела, но надо жить ее проклятую, вспомнил он Мартина. Классик!
Правое плечо и вся левая сторона, от шеи до локтя и от ключицы до пояса, были черно-желтыми — следы страшных ударов. Как последний привет от Скарта, через всю щеку до виска шел рубец от плоской грани Ирокеза. Все это стало проявляться на лице и теле Фомы после воскрешения из мертвых, и горячих ванн.
Смерть — мать красоты, усмехнулся он, отвернувшись от себя живого в зеркале.
— Ой-ё-ёй! — запричитала Мэя, увидев его.
Она была еще бледна от пережитого, но вся светилась и звучала, как открытый аккорд.
— Это не ой-ё-ёй, Мэя, это о-го-го! Это значит, что мы живы, а это, поверь мне, кое-что значит!
— Это значит все, — сказала Мэя.
Фома посмотрел на нее. «Такое впечатление, что она знает гораздо больше. Вообще, как им удается приходить к пониманию простых вещей без наших приключений, мильонов терзаний, подвигов и страданий Вертеров?..» Глаза Мэи приобрели во взгляде что-то новое, в его отсутствие — спокойствие и глубину, что ли.
— Ты знаешь, что ты спасла меня? — спросил он.
— Нет, это вы — меня…
— Ну, тогда мы обязаны жить долго и обстоятельно, каждую секундочку, — сказал Фома, и уснул, едва положив голову на подушки…
Проснувшись, он почувствовал себя настолько лучше, что снова захотел принять травяную ванну и, приняв ее, напоследок нырнул в бассейн с ледяной водой. Вышел оттуда звонкий, как морковь. Еще живем! И маркиза нигде не видно — хороший знак!
Мэя натерла его какими-то душистыми мазями.
— Что это? — спросил он, чувствуя, как приятно закружилась голова.
Оказалось, что уже заходил Доктор.
— Сэр Джулиус сказал, что после этого вы будете, как новенький.
— Да, старенький я ему не нужен! — простонал Фома. — Начинается!
— Что начинается? — испугалась Мэя. — Не нужно было?
— Да нет, Мэя, если сэр Джулиус, хочет чтобы я действительно был, как новенький, лучшего доктора не найти, а если не хочет, то и волноваться уже поздно, ничего не поможет.
— Но он же ваш друг? — удивилась она.
Фома тоже хотел это знать. Врагов из нас имеет всяк, но от друзей спаси нас боже.
— Мы делаем общее дело, пока, — уклончиво сказалл он, хотя и в этом не был уверен до конца.
— А почему вы его называете то Джулиусом, то Хулиусом?
— А это я его так вижу по-разному, Мэечка. Долго объяснять. Тут этология погоняет этимологию.
— Чего? — нахмурилась Мэя.
И пришлось пуститься в длинное объяснение, что в тех местах, где он живет, говорят на разных языках, и если по-английски имя Доктора будет Джулио, то по-испански — Хулио.
— А в чем разница?
— Да, в общем-то, никакой, Мэечка, но только существует еще один язык — великий и могучий, и в нем эти имена приобретают архетипические, народные смыслы…
Как объяснить, что его народ, несмотря на самый высокий уровень чтения в метро, использует имя Джулио, когда хочет назвать тебя мошенником и жуликом, а имя Хулио — и вовсе, как оскорбление? После которого, кстати, слова уже не нужны, только решительные действия!
— В общем, все зависит от того, как я отношусь к нему, — закруглил Фома. — А это, в свою очередь, зависит от того, как ведет себя он.
— Сейчас вы относитесь к нему уже по-английски, не как на свадьбе?
— Это он поступает со мной по-английски, — вздохнул Фома. — Не прощаясь. Джентльмен!..
После того, как всекаросские похороны графа скандально закончились сорванной свадьбой, жизнь во дворце пошла обычным чередом. Стали готовиться к банкету уже по поводу его победы и воскрешения.
— Удивительная страна, Доктор! — восхищался Фома. — Здесь обед вместо конституции!
Глухо поговаривали о войне, о необходимости блестящего похода, так как недавнее посольство Гимайи долгожданного перемирия не принесло. Глухо, потому что король, после визита послов, еще не объявил своего решения, а без него, его разрешения, воевать не решались даже на словах. Необходимость же именно блестящего похода объяснялась еще проще: иных походов армия Кароссы и не совершала, не умела. Но банкет — дело святое, о чем и говорил Фома, его даже король не в силах отменить, тем более, что есть все равно приходится каждый день…
Немного не знали, что делать с Фомой, как с ним быть, после пятикратного погребения. Потом решили просто забыть об этом явочным порядком, по умолчанию — не такое, мол, забывали! Но простой народ по умолчанию жить не хотел и до сих пор собирался в очередь у ворот, молчаливо и угрюмо требуя чуда, так
