— Ну это уж совсем бред, — ответил я. Загадочно: получается, вся эта активность началась еще до начала игры с Даэмоном, но имела к нему отношение, несомненно.
— Где Алина? — спросил я быстро. Он замолчал.
— Алина… Алина умерла. Я молча сел, ничего не соображая.
— Как? Я думал, тебе передали в Питер.
— Я был в Эстонии.
— Ах, да, в Эстонии… Алина погибла, нелепо очень. На улице.
— Катастрофа?
— На нее наехал КАМАЗ. Алина была не в себе, она где-то неделю до этого гуляла с каким-то ублюдком, не то скинхедом, не то бандитом… Я поднял глаза. Она тоже?..
— Джордж, как же ты не знал. Алина не встречалась ни с кем из наших, однажды только зашла ко мне, где-то за день. Она сказала, что у нее новый друг, и это серьезно, что она бросает прежнюю жизнь, что в церковь ходить нельзя… И погибла так нелепо.
— Ты знаешь, где она похоронена?
— Не знаю. Джордж, уходи отсюда, тебе нельзя здесь быть. Они ищут тебя.
Он продолжал что-то говорить, а я вышел от него, качаясь. И ничего не слышал, но ее голос звучал для меня. Вот она, та самая улица, где мы были с ней не раз, и теперь ее у меня отняли… отняли… Я стоял на высокой скале, вокруг меня вилась разломная щель, злая, живая, она описывала круг, отсекая меня от всего, что было когда-то мило и дорого. Незачем идти к остальным, понял я, этот город для меня потерян. Впрочем… не смерть Алины, а ее измена была мне всего важнее. Она оставила меня… вряд ли что-то держало меня теперь на земле. На Смоленской площади я купил шарики, как в детстве. Красные. И пошел себе дальше, не знаю куда…
К чему утомлять читателя невнятными подробностями трех темных дней, проведенных мною в Москве — если ничего, собственно, не произошло. Мне было где остановиться, мои знакомые вспомнили меня, но никакого участия в моей судьбе не испытали, да я им и не предлагал. Я больше спал. Только вечером третьего дня почувствовал себя в норме (или почти) и решил уезжать в Питер.
Вдруг мне показалось, я вижу сквозь стены. За три дня что-то произошло со мной, я ощущал себя великаном в миниатюрном мире, где всякая вещь была мне открыта. Я не хотел этого, но это пришло. Могущество? Теперь я ясно видел, как Даэмон осваивает какие-то дурацкие заклинания, грезя меня поразить, как окружают его шутовские воинства в серых плащах и старый грандмастер, я видел — они боятся меня, одного меня. И тогда я подумал пойти к ним, только для начала завершающей сцены купил еще воздушных шариков красных, и всего у меня их было теперь двести пятнадцать.
11. ПЛАЧ ДАЭМОНА И ПРИЗРАКИ С НЕБА
Мой гость вошел внезапно, как сквозь стену, я не успел рассмотреть. Он так и встал молча в углу, наблюдая мое смущение и ужас в глазах хранителя.
— И, собственно, как показала себя ваша хваленая блистательная секьюрити, граждане бесы и черти? Мы онемели перед ним, старик увидел его впервые в жизни, но ощутил то же, что я. Это был венец красоты, печальности и задумчивого безразличия. Хотелось склониться перед ним и все. Бог мой, я-то думал быть тебе противником — я вижу, я тебе сейчас просто смешон.
— Да, Даэмон, ты мне смешон, — сказал он тихо и ласково. Власть его над нами была абсолютной. Он прошел через комнату, громко стуча каблуками.
— Это вот вы читаете? — книга магических превращений полетела на пол, а вместе с ней жезл черной власти. — Игрушки ваши мрачные, мне не нравятся.
— А… за… ме… ве… бе… — бормотал старик. Даэмон поддел книгу ботинком, она бросилась от него в угол. Он посмотрел на меня своими ясными глазами, и сознание мое прояснилось. Я почувствовал небывалую свежесть в воздухе, что он принес.
— Что, Даэмон, все грезишь о прекрасном? — насмешливо спросил Джордж.
— Смерть от твоей руки! Ничего больше…
— Вот еще, — он отступил на шаг, — живи себе в радость, девочка у тебя какая прелесть. Хранитель упал на пол. Я заметил, часы встали и пошли назад, все быстрее и быстрее. Джордж улыбнулся.
— Ты решил, это все серьезно?
— Теперь я знаю это, монсеньер.
— Да… и ты прав, наверное. Я думал, эта игра развлечет меня. Но мне от нее только скучнее стало. Только скучнее… Когда ты обнаружил, что все по-настоящему?
— На второй день.
— И ты был смущен этим открытием… А я — нет. Ты нашел себе толпу идиотов и играешь с ними в какую-то магию, а я — нет. Я один, как и был один. Ты даже любовь у меня отнял. Но я не зол на тебя. На все — моя воля, ты — такая же игрушка в моих руках, как они — в твоих. Вас же крутит от моего присутствия, — он посмотрел на старика, в судорогах катавшегося по земле.
— Что до меня, монсеньер, то я чувствую только радость.
— А почему, ты забыл? Они прокляты и уже мертвы, а ты будешь жить, вот твой ужас. Вы еще будете штурмовать небо и выдумывать всякую абракадабру (он еще раз взглянул на книгу, и та загорелась). Напрасно… я вам даже не отвечу. Я не стану с тобой играть в черных и белых, как тогда на крыше не стал. Он прошелся медленно по комнате, рассматривая картины на стенах, подбросил дров в камин.
— Я могу тебе сейчас просто сказать «к ноге!», но не скажу. Играй себе дальше.
— Прости, монсеньер. За что ты оскорбляешь меня? Ты ведь видишь все, видишь, насколько ты мне ближе, чем они все! Возьми меня с собой, я обладаю великой силой — и она будет твоей. Мы уничтожим все зло этого мира, которое они приписали тебе и мне. Не молчи…
— Не буду. Ты мне не нужен, Даэмон. И Кэт мне тоже не нужна. Я думал, меня развлечет завоевание мира, но оно меня уже утомило. Приписывают, говоришь? Нет. На тебе уже достаточно зла, хоть ты об этом и не знаешь. На тебе уже смерти, Даэмон, раздавенные девицы и вскрытые вены. Все они должны кричать у тебя в голове, а ты еще имеешь наглость проситься идти со мной. Я опустил голову.
— Я уже отвечаю за них? — спросил я тихо.
— С момента сошествия на перрон в Москве. Моей же волею моя любовь — в аду. Но я не отменю свою волю. Тот, кто послал меня сюда (я сам…) ждал от меня не соплей и малодушия. Ты умеешь летать и доставать из кармана фантики, смущать юные головы, грезящие подвигами. Валяй. Я твоими чудесами не занимаюсь, я умею одно, зато отменно. Я умею проклинать, а ты… нарушай законы, сколько угодно, но не забывай — это мои законы. Я их установил, не для того, чтобы отменить. Я отсутствовал в этом мире несколько тысяч лет. И не для того, чтобы вернуться сюда показывать фокусы. И не для того, чтобы объединяться с тобой, удачливый донжуан. Вот, Даэмон. Теперь я действительно ухожу. Он встал со стула с резными львами и снова прошелся по комнате.
— Монсеньер, — спросил я тогда, — что с нами будет?
— Не знаю и знать не хочу. …Хочешь подарок на память, Даэмон? Держи… И бросил мне свою белую перчатку.
