Однажды Маан, когда пес куда-то отлучился, бросил на вершину куста охапку валежника, а позже добавил шкуру, так что псу не пришлось лежать на снегу. Как-то вечером, когда небо и снег стали голубыми, словно бледные сапфиры, и на небе засверкали звезды, кто-то враждебный людскому племени прошел совсем рядом. И хотя пес по-прежнему испытывал недоверие к Маану, он почувствовал, что это абсолютно недопустимо, и бросился вперед, наполнив ночь громким лаем.
Конечно, после этого пес начал понимать, что это его работа, так что почти бессознательно он становился хорошей сторожевой собакой. По ночам он слышал множество вещей, которых Маан не слышал, и не прошло и двух дней, как он понял, что у Манна никудышное чутье. Конечно, какое-то чутье у него было, не в пример современным Маннам, Манли, Маннингсам и всем остальным, но по сравнению с чутьем Ва оно никуда не годилось. Женщина Маана не доверяла псу, опасаясь всего, что могло бы представлять опасность для детей. Но сами дети и, я думаю, пес считали это смешным. И, разумеется, были правы.
Они называли пса Ва, и я тоже буду называть его так. Сначала Маан бросал Ва кости просто так, однако в конце концов пес щедро отплатил за них, с лихвой вернув долг. Пес знал, за какими животными должен охотиться, а когда Маан указывал на некоторых из них, это становилось ясно вдвойне, хотя Ва не сразу согласился отдавать свою законную добычу Маану.
По ночам к стойбищу часто подходили волки, и хотя они всей стаей легко могли бы растерзать Ва, они, похоже, не любили шума и уходили прежде, чем Ва успевал высказать им все, что думает. И Ва недолго бежал за ними, а потом возвращался назад, высоко задрав хвост. Ибо Маан ничего не знал о том, что собакам надо отрезать хвосты.
Ва уже не бегал вместе с собачьей стаей, но когда наступила весна, он порой навещал своих старых друзей, когда они оказывались в этой части леса. Но когда они встречались, Ва обычно отводил глаза в сторону, словно хотел показать, что больше не хранит верность стае, и немного этого стеснялся. И все же ему удалось убедить одну самку покинуть стаю и поселиться вместе с ним в конуре, ибо это, несомненно, была уже настоящая конура. Поначалу подруга Ва сильно робела, однако преимущества сухой конуры были очевидны, не считая приманки — которая раньше соблазнила самого Ва — запаха жареного мяса и множества костей.
В маленьком стойбище ее назвали Ви. И еще до конца весны в конуре появились четыре щенка. Щенки не знали робости и обращались с детишками Маана, как с равными. Они непрерывно возились друг с другом. Иногда детишки Маана хлопали щенков по мордочкам, иногда щенки кусали детишек Маана, но между ними никогда не возникало ни малейшей вражды. Однажды, когда между щенками и детьми завязалась особо шумная потасовка, Ва подошел и, внезапно зарычав, накинулся на одного из щенков, который довольно сильно укусил ребенка за ногу, и отогнал его прочь. Ва многое делал впервые, к примеру, отгонял всех, кто приближался к дому Маана. И вскоре щенки, подражая ему, преследовали всех, кто этого заслуживал, и делали это вполне естественно.
Шли века, люди приручили собак из других стай, но от этих щенков произошли те собаки, которые выскакивают из конуры и облаивают вас, как только вы приблизитесь к дому. Эту черту унаследовали все потомки Ва, которых легко по ней узнать. Весь год они охотились вместе с детьми Маана, и тому пришлось пристроить к своему жилищу маленькую кладовую для мяса. И женщина Маана преодолела свое недоверие к Ва и всей его семье.
Хотя у Маана были свои причуды, его жена отличалась практичностью, и вскоре по достоинству оценила вклад Ва не только в содержимое кладовой, но и в безопасность всего стойбища. Она не замечала блох, которых пес порой приносил на себе, а вой, который он поднимал в полнолуние вместе со своими отпрысками, не только не лишал ее сна, но, напротив, делал его особенно крепким, ибо пробуждал у обитателей маленького стойбища чувство безопасности, словно высокая ограда между ними и лесом, ограда, уходящая к звездам.
В то время ни у одного человеческого стойбища не было такой защиты. Ва лаял на полную Луну, едва она всходила над верхушками деревьев, и все его семейство тут же присоединялось к нему, и они продолжали до тех пор, пока не убеждали Маана, его женщину и детей, что этой ночью нет никакой опасности. Иногда на это уходило много времени, и вой их умолкал лишь тогда, когда небо начинало светлеть.
Конечно, Ва пришлось многому учиться, прежде чем он стал образцовым домашним псом, но он никогда не делал глупостей, которые подчас совершают современные собаки. К примеру, он никогда не облаивал сидящих на дереве белок и вообще не лаял на деревья, если не считал разумным испугать любое взобравшееся на дерево животное и заставить его спуститься. И здесь он редко ошибался, так что многие века дрессировки, похоже, почти ничему не научили собак относительно лесных обычаев, известных Ва задолго до того, как он пришел к Маану. И все же большая часть работы в стойбище была ему в новинку, как и отдельные эпизоды его досуга.
К примеру, лежать у огня было не только непривычно для Ва, но абсолютно неведомо никому из его сородичей. Поначалу он не доверял огню и так и не сумел полностью преодолеть свое недоверие.
Но пронзительный холод зимних ночей на этом высоком азиатском плато вскоре привел его к теплу, хотя он никогда не спал у костра и всегда поглядывал на него одним глазом. Если сырая ветка выстреливала в него горячим угольком, он никогда не совершал ошибки, лая на огонь, ошибки, которую собаки допускают и поныне, а просто уходил, понимая, что эту силу не схватить зубами и не устрашить рычанием.
Он много узнал об огне и о Маане. Узнал, что огонь может к ночи подниматься, словно полная Луна, что он может придавать мясу удивительные свойства, может ранить и благословлять, что он жарче солнца и подчиняется Маану. Он узнал, что, подобно его собственным зубам и протяжному вою в ночи, огонь способен охранять дом Маана; это знание, незапятнанное ревностью, он хранил про себя. Со временем, выполняя всю привычную работу домашней собаки, он становился все более похожим на известных нам собак, а его щенки уже ничем от них не отличались. Поэтому мне не осталось сказать о Ва ничего такого, чего не знал бы всякий, кто знаком с Canis Vulgaris, обыкновенными собаками. Мой рассказ интересен лишь тем, что все это случилось в самый первый раз.
Для обитателей маленького стойбища Ва был интересен лишь тем, что он был Ва, который давным-давно пришел к ним из таинственного леса. И когда он умер восемь лет спустя с того дня, когда впервые почуял запах жареного мяса, все дети Маана, несмотря на то, что стали взрослыми, залились слезами — необычными, дикими слезами, заплакали навзрыд, как теперь уже никто не плачет.
