— У тебя должен быть внутренний цензор, — серьезно заметил Скорята. — Как ангел-хранитель. Чтоб глазки не закапали. Говорю тебе по одной причине. Потом скажут, не уберегли молодого талантливого… Ладно, купи мне бутылку водки и отвези домой. С сегодняшнего дня я в отпуске, но без отпускных, потому что временно отстранили и служебную проверку затеяли. Подозревают в разглашении служебной тайны. Но вот пусть умоются! Я же бывший взводный, а у нас есть свой метод защиты…
* * *
Страсть к бродяжничеству у Андрея появилась очень рано, почти одновременно со страстью к живописи. Возможно, потому, что он родился в поезде. Отца переводили из одной части в другую, и первое время вместо кроватки он спал в чемодане. Пятилетним ушел из военного городка в Красноярском крае и пропал на четыре дня. Искали его всем гарнизоном, на вертолетах и нашли в тайге, в сорока километрах от ближайшего жилья. Тогда все думали, что он просто заплутал, но он убегал от солдат, когда его обнаружили, и не давался в руки по причине обостренного чувства и детского страха. Правда, так никто не мог объяснить странной способности ребенка к ориентации в пространстве: четверо суток Андрей двигался строго на север.
Сам он помнил этот побег смутно, вернее, его обстоятельства и детали — где ночевал, что ел, но зато отчетливо и всю жизнь помнил причину, почему ушел, и тут родители никак не хотели ему верить. Отец был военным — когда-то остался на сверхсрочную, потом закончил офицерские курсы и кое-как выслужился до капитана. Он очень гордился этим, любил форму, хромовые сапоги, оружие, всюду таскал за собой сына, учил ходить строевым, стрелять, ползать — короче, готовил его к службе, в результате привил отвращение к ней. В пять лет Андрей еще не понимал, что такое ненависть, не умел выразить своих чувств, а просто от однообразной, типичной жизни слишком рано ощутил тоску и неприятие окружающего мира. Когда родители уходили на службу (мама служила в финчасти), он забирался под казенный диван в казенной квартире и плакал, не осознавая причины.
— Что же ты ревешь-то? — негодовал отец, когда случайно заставал сына с красными глазами или слезами. — Ты же мужчина, будущий офицер Советской армии! Отставить! Чтоб больше не видел! Иначе сниму ремень!
И снимал раза три, после чего загонял под тот же диван и плакать уже не хотелось.
Он все время убегал на опушку леса, который начинался сразу же за деревянным щитовым бараком, за изгородью военного городка. В два раза выше всех деревьев, словно царь, стояло огромное старое дерево неведомой породы. Должно быть, верхушку когда-то изломало ураганом, и потому в обе стороны, словно поднятые человеческие руки, выросли две ветви. Андрей старался не смотреть на него, пробегал мимо, на болотце, где росла морошка и княженика, однако взгляд сам собой притягивался к дереву и охватывал страх. Нет, даже не страх, а нечто другое — жуткое и радостное оцепенение, как от прикосновения к неестественному, непривычному, возможно, к проявлению Божественного. Дерево не могло быть таким!
И от этих смешанных, сильных и необъяснимых чувств он начинал плакать.
И вот однажды наревевшись всласть, он поднял голову и увидел не дерево на горизонте, а человека… Он стоял над всем окружающим лесом, протягивая ему руки, и будто мания к себе. Солнце садилось в тучу, пространство вокруг потемнело, а человек показался огненным, высокий, островерхий шлем искрился, латы на груди источали свет, и от рук расходились радужные круги.
С этого мгновения Андрей потерял страх, забыл о себе и сам не заметил, как пошел к этому человеку. Тогда ему было не удивительно, что и ночью он оставался таким же красным, сверкающим и манящим; он звал за собой, хотя не произнес ни одного слова, и Андрей шел к нему, вскинув голову и шепча одни и те же слова:
— Я иду, иду за тобой!
Он не ощущал времени — все казалось, будто не кончается один день. Человек не уходил и даже не двигался — так и стоял с зовущими руками, и Андрей знал, что когда дойдет, то обязательно запрыгнет на эти руки, и этот древний воин в доспехах поднимет его высоко-высоко над своей головой, а значит, до неба!
Дней же прошло четыре, и если бы не вертолет и солдаты, то он бы обязательно дошел: человек был уже совсем близко!..
После этого он больше не плакал ни дома, ни в лесу за изгородью, хотя воина-великана больше не было, но стояло дерево с протянутыми руками. Андрей приходил к нему совершенно безбоязненно, обнимал толстенный ствол, насколько хватало рук, и шептал:
— В следующий раз я дойду! Только никогда не уходи от меня!
Отец несколько раз заставал его в таком состоянии, хватал за руку, тащил домой и устраивал допрос. Андрей же снова по-детски чистосердечно рассказывал, что это не дерево — человек, воин в кольчуге и латах, великан, который когда-нибудь обязательно возьмет его на руки и поднимет до неба.
— Это же обыкновенная елка! — почему-то злился родитель. — Что тебе в голову втемяшилось? Ну посмотри, елка! Да еще изуродованная!
И однажды не выдержал, запер сына в дровяник, взял топор, убежал на болото и часа четыре, с остервенением и злостью, рубил это дерево, пока оно не рухнуло так, что загудела земля. А вернулся чем-то сильно обеспокоенный, даже пораженный. Сбегал в магазин за водкой, выпил, потом выпустил Андрея, приобнял и сказал:
— Упала елка… И знаешь, из сердцевины кровь брызнула… Немного, струйка…
Мать пришла с работы, застала отца в необычном состоянии, а он и ей то же рассказал. Пошли втроем на болото, посмотреть. Кровь и в самом деле брызнула из сердцевины, засохла на срубе и разлетелась каплями по болоту.
— Ну что вы городите-то? — возмущалась мать. — Чего вы придумали? Какая кровь? Малый от глупости мелет, большой — от вина… Это же ягода, княженика!
Андрей стал рисовать это дерево, сначала простым карандашом, затем цветными и уже в первом классе попробовал акварелью. А у отца после этого служба не заладилась: один солдат из взвода застрелился на посту, второй ушел из караула с автоматом (кое-как поймали), а третий вообще бросился в драку на командира и получил дисбат. С погон отца сняли одну звездочку и перевели в кадрированную дивизию в поселке Итатка Томской области, в самое отвратительное, темное и гнилое место на всей земле. Вокруг была плоская равнина, болота и черный осиновый лес, где даже трава росла хилая и болезненная. Стоило лишь войти в него, как тут же пропадало солнце и сжималось сердце от отвращения, и если был ветер, то все трещало, скрипело и ни один человек не смел ходить в осинники в эту пору.
В самом городке, как и в мрачном лесу, все было мерзко-неприятно: часто дрались солдаты или «партизаны», которых пригоняли на переподготовку, а все офицеры пили водку, ругались друг с другом и не ходили в гости; наконец, рассорились мать с отцом и тогда Андрей сбежал во второй раз. Он дошел до железнодорожной станции, сел в поезд и поехал сначала в Томск. Целые сутки бродил по городу, пока не попал в Лагерный сад на берегу реки Томи. Оттуда открывался далекий горизонт, синий и дымчатый, и где-то в той стороне стоял древний воин и звал к себе.
