Мне хочется рвать и метать, хочется достать Кима из-под земли и от обиды надрать ему задницу. Хочется плюнуть ему прямо в лицо, высокомерно, надменно. Хочется быть такой, какой он меня себе и представляет. Хочется быть гадкой, злобной сучкой, вечно сующей нос в чужие дела.
Начинает раскалываться голова, и у меня такое ощущение, что успокоительное Шона на меня имеет ровно обратный эффект, нежели наверняка написано на упаковке.
И все же пора признать. Я законченная истеричка, которая окончательно съехала с катушек, к тому же страдающая манией преследования.
В этот день я больше не звоню Киму домой, даже чтобы послушать его голос на автоответчике. Упорно делаю вид, будто его и вовсе не существует. Это как если бы он умер.
Это как если бы вместе с ним умерла и часть меня.
…
Шон возвращается вечером, но помимо его дыхания в прихожей слышен омерзительный женский смех. Такой звонкий, заигрывающий.
Я не ревную — мне плевать на Шона, — но уже само существование этой незнакомки доводит меня до белой горячки.
Я думаю, что они останутся там, внизу, будут заниматься, чем хотят: будут трахаться, пить мартини и обсуждать непутевую Шонову квартирантку. Но шаги почему-то все ближе к "моей комнате", и мне это не нравится.
Как в дешевых фильмах ужасов: я слышу, как медленно, со скрипом поворачивается ручка двери, и некоторое мгновение в воздухе стоит тишина. Затем Шон осторожно откашливается, джентльмен до мозга костей, и делает осторожный шаг, переступая невидимую границу моего мира. Его спутница следует за ним. У нее звонкие каблучки — я слышу.
— Кесс, к тебе можно? — как ни в чем не бывало спрашивает Шон. Как будто мы с ним сто лет знакомы и старые соратники по мыслям и рюмкам. Если ему интересно, я вообще не пью. Меня тошнит от алкогольного запаха.
— Ты уже вошел, — раздраженно отвечаю я, между тем, прекрасно понимая, что не могу командовать им в его же доме. В этот момент я действительно похожа на стерву.
— Кесс, это Дженнифер. Джен — это Кесс.
Чувствую, как эта самая "Дженнифер" по-хозяйски садится рядом со мной на кровать.
— У тебя замечательное имя, — щедро сдобрив свой голос ядом, обращаюсь я к девушке.
— Да что ты, — она отвечает растерянно, явно смутившись. Мне хочется смеяться в полный голос, смеяться злорадно и торжествующе. Какие же они все придурки!
Я вспоминаю недавнюю афишу и добавляю:
— Прямо как в фильме "Тело Дженнифер", ты ведь смотрела? — Затем делаю небольшую театральную паузу. Я уже знаю, что и Шон, и эта Дженнифер уже успели раскусить мои ядовитые настроения. — А вот я не смотрела. И никогда не посмотрю. А ты, Дженнифер? Или тебя лучше звать Джен?
Я прекрасно чувствую неприкрытую растерянность девушки, пораженную моим открытым сквернословием. Наверное, она быстро взяла себя в руки, потому что мне кажется, что теперь она мило улыбается. Дженнифер осторожно берет мою ладонь и сминает ее между своих.
Фу, нежности телячьи, меня сейчас стошнит, ей-богу!
— Кесси, тебе не стоит меня опасаться. Я твой друг. — "Она что, разговаривает с душевно больной?" — молнией проносится у меня в голове. — Ты ведь друг Кима, а друг Кима — мой друг.
Мне кажется, что сейчас по закону жанра она сейчас скажет фразу, которая ножом вопьется мне прямо… Нет, не в сердце. В почки.
Но эту фразу говорит не "Джен" — полный искреннего добродушия Шон:
— Дженнифер — невеста Кима. Он ведь, конечно, рассказывал тебе о ней?
…
То, что нас не убивает, делает нас сильнее.
Наверное, эту фразу придумал какой-то ангелок, мило болтающий ножками со своего облачка и ничегошеньки не смыслящий в человеческой жизни. Наверное, он представлял себе жизнь как бесконечную череду затягивающих, точно водоворот, событий.
Но он ошибся.
Мне кажется, что я уже не на земле, а где-то между небом и Нью-Йорком. Мне кажется, что лучшее, что со мной может произойти в этой жизни — это скорая смерть. Мне кажется, что Ким — всего лишь самый страшный кошмар в моей жизни. Обычный сон среднестатистического обитателя этой чертовой планеты.
И все же мне кажется, что мы с разных планет. Я, Шон, эта Дженнифер. Я, эти сны, урод, выстреливший в меня пять лет назад. Мы по разные стороны баррикад.
До того самого судьбоносного в моей жизни звонка остается девяносто девять секунд или девяносто девять слов. Какая разница — все равно дьявольское число.
До того момента, как я решусь на самый отчаянный поступок в своей жизни, остается лишь мгновение.
Звонит телефон. Истерично, надрывисто, кровожадно требуя, чтобы я ответила. Я не знаю, что этот звонок очень важен — я просто чувствую. Как чувствовала, как Ким улыбается. Как поняла, что они с Шоном браться. Как осознала, что мне чертовски надоело жить.
Но тот ангел наверху все-таки ошибся.
То, что нас не убивает, сводит нас с ума.
7. "Как хочется быть уверенной в следующих тридцати секундах"
Дрожащей рукой я застегиваю темно-синий жакет (единственная стоящая вещь, которую Ким умудрился засунуть мне в рюкзак). Руки не слушаются, и у меня постоянное ощущение, что сейчас от пиджачка поотлетают все пуговицы.
За окном величественно и надменно каркают вороны — их крики эхом отдаются у меня в голове.
Когда я умру, на моих похоронах будут танцевать птицы. У них есть крылья, а крылья означают свободу. Мне так не хватает хотя крохотной доли этой самой свободы.
Как хочется выбираться "на прогулку" не тайно (в тайне от Шона, конечно), а с гордо поднятой головой…
Как хочется быть уверенной в следующих тридцати секундах…
…
Он ждет меня на углу дома. У меня в голове стойкое ощущение, что все каким-то мистическим образом в моей жизни начинает повторяться.
Отличие только в том, что я знаю — меня ждет не Ким. А еще я даже понятия не имею, кто именно там меня поджидает.
Я неспешно на ощупь пробираюсь вдоль кирпичной стены дома — она шершавая, грязная (я чувствую, как на моих ладонях остается черная несмываемая пакость). И, наконец, нащупав острый угол, улавливаю в воздухе запах свежей выпечки.
"Мало ли сколько в Нью-Йорке булочных", — пытаюсь успокоить себя я.
