Как только украшенная золотым гербом карета остановилась, к ней немедленно двинулась процессия, составленная из местной знати, впереди которой, улыбаясь королю, вышагивала черноглазая красавица-селянка, по местному обычаю державшая в руках огромный рог, наполненный молодым пенистым вином. Деревенские музыканты вразнобой дунули в свои дудки и ударили по струнам, нещадно фальшивя, но вкладывая в игру душу, изо всех сил стараясь играть если не красиво, то хотя бы громко, но, несмотря на все старания, никто их, казалось, не замечал.
Красотка наслаждалась всеобщим вниманием и шла не торопясь: не каждый день доводится предстать перед самим королем и покрасоваться среди своих! На ней была надета короткая синяя юбка, оставлявшая открытыми сильные, стройные ноги, и белая блузка из тонкого полотна, расшитая незамысловатым, но со вкусом составленным узором. Прекрасные, с едва заметным пепельным отливом, черные волосы спадали до пояса. Их удерживал лишь сплетенный из лозы венок.
Процессия медленно двигалась к карете. Конан спрыгнул на землю (рессоры при этом жалобно скрипнули) и помог выйти Зенобии. Троцеро встал рядом с ними, по правую руку от королевы. Конн выбрал себе место слева от отца и принялся с интересом осматриваться: ему нечасто приходилось бывать на сельских праздниках.
— Я же просил тебя, не нужно этого,— взглянув на Троцеро, начал, было, Конан вполголоса, но, завидев селянку, умолк на полуслове, позабыл о зародившемся недовольстве и намерении отчитать друга, а вместо этого восхищенно причмокнул и не спеша двинулся навстречу возглавляемой ею процессии, вовремя вспомнив, что он все-таки король, а королю не надо понапрасну обижать подданных равнодушием.
Заметив внезапную перемену в настроении мужа и правильно истолковав истинную ее причину, Зенобия и вида не показала, что недовольна, а подобрала юбки и с мягкой улыбкой на прекрасном лице, делавшей ее поистине неотразимой, двинулась следом, в то же время настороженно наблюдая за тем, что произойдет дальше, не забывая при этом дарить свою монаршую милость окружающим, приветливо улыбаясь и кивая им.
Они остановились в шаге друг от друга, король-варвар и красавица селянка. Девушка одарила своего повелителя восторженным взглядом, в котором Конан без труда прочел нечто гораздо большее, чем простое восхищение, вызванное встречей с почитаемым всеми монархом, поклонилась ему и протянула огромный рог. Не сводя с девушки восхищенных глаз, киммериец осушил его до дна (что было для него делом нетрудным) и наклонился, чтобы поцеловать красотку в щеку, а может, и шепнуть ей при этом что-то на ушко. Хотя, вполне возможно, что так подумала лишь воспылавшая ревностью королева… Был ли этот невинный поцелуй частью заранее оговоренного ритуала или естественным порывом самого короля, решившего в этот день быть поближе к обожающим его подданным, королева не знала, да и знать не хотела. Зато она прекрасно знала неукротимую натуру мужа, была немало наслышана о его прошлом, когда он слыл героем отнюдь не только на поле брани, и настроение Зенобии значительно ухудшилось.
Не раздумывая излишне долго и не дожидаясь, пока ее подозрения станут действительностью, королева подобрала пышные юбки (чтобы не запнуться ненароком о подол) и отвесила ненаглядному Конану пинок, как раз в то мгновение, когда он галантно склонился для поцелуя.
Киммерийца нелегко было удивить, чем бы то ни было, а тем более застать врасплох, но Зенобии это удавалось, причем неоднократно, уже на протяжении почти десятилетия. Конан ткнулся лицом в волосы девушки, и, хотя равновесие удержал без труда, ни о каком дальнейшем обмене любезностями не могло быть и речи. Он обернулся, восторженно глядя на жену.
— Осторожнее, милый,— нежно проворковала она, скромно потупившись,— так недолго потерять лицо.
Стоявшие позади девушки старейшины, прекрасно разобравшись в том, что произошло у них на глазах, и изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид, все-таки позволили себе сдержанно улыбнуться. Зато жених девушки, оказавшийся в первых рядах и с тревогой наблюдавший за этим маленьким происшествием, облегченно вздохнул, расплылся в улыбке, и Зенобия, поймав на себе его благодарный взгляд, ответила ему благосклонным кивком. Вперед вышел седой старик («Дед девушки»,— шепнул на ухо королю Троцеро) и заговорил:
— Четвертый уже год обильно родит земля в благословленной Всеблагим Аквилонии и жемчужине ее — Пуантене, а в этот год — как никогда прежде! И пусть принято думать, что на все воля Митры, а я скажу от себя, что в том гораздо большая заслуга нашего короля, подарившего людям спокойствие мирных будней и уверенность в завтрашнем дне!
Конан никогда не страдал ложной скромностью, но в это мгновение посчитал, что умудренные жизнью и убеленные сединами старцы явно перегнули — на роль правой руки Митры он претендовать не мог, хотя и был некоторое время сподвижником Подателя Жизни. Правда, для киммерийца их содружество закончилось весьма плачевно, и вспоминать об этом король не любил. Он хотел было что-то возразить, но в это время вокруг закричали: «Да здравствует король!» — и слов его не услышал никто.
Видя разыгравшееся вокруг безумие, король плюнул на все и решил не протестовать, и, хотя отвечать каждому возможности у него не было, он старался хотя бы улыбкой показать свое благорасположение. Поначалу он стоически выносил обрушившийся на него поток шумных и обильных славословий, но очень скоро обнаружил, что лицевые мышцы свело неким подобием судороги и он уже не в силах согнать с лица глуповато-восторженное выражение самодовольного монарха-кретина. Терпению его тут же пришел конец, и он пресек это безобразие самым решительным образом. Однако такой поворот событий вовсе не огорчил горожан. Наоборот, они словно ждали этого: тут же, прямо на свежем воздухе, как по мановению волшебной палочки, появился опоясывающий площадь ряд столов, и оставалось лишь диву даваться, как ножки их не подломятся от обилия напитков и снеди.
Наконец-то Конан почувствовал себя в привычной обстановке. С тем же неукротимым рвением, с которым только что славили короля, люди набросились на ожидавшие их на столах яства. Впрочем, здравицы следовали одна за другой, правда, теперь они не лились сплошным потоком, ведь желавшие высказаться должны были, по крайней мере, опорожнять поднятые в честь короля кубки. Однако постепенно интересы подданных слегка изменились. Местные красотки, несмотря на казус, приключившийся с их товаркой, наперебой приглашали короля, и Конан плясал за двоих, ел за троих и пил за десятерых, но постоянно чувствовал на себе пристальный взгляд Зенобии.
