Император стоял у окна, обратив усталые и резко постаревшие глаза на темнеющий край небес; ему было чуть больше тридцати, но иногда, как сейчас, у него создавалось странное впечатление, что он старше, много старше, и все эти дни, наполненные бесчисленными смертями и темной кровью, были, просто он забыл их, а теперь, увидев вновь, вспомнил. Скольких верных друзей он потерял за эти тридцать лет? У таких, как он, их никогда не бывает много, поэтому каждая такая смерть вырывает из сердца очередной кровоточащий кусок, и оно становится все холодней и неподатливей. Сколько он проживет? Их род славился долголетием, но даже для них двести пятьдесят – триста лет – это предел, и прожить их вот так – бесконечное испытание, вечная холодная броня на лице и горячем сердце. Да и дожить до этого предела удавалось далеко не всем, императоры защищены от оружия, но беззащитны перед магией во всех ее проявлениях. Он смотрел вдаль и видел всю свою жизнь, она летела к черным облакам прямой огненной стрелой, постепенно погружаясь во мрак. Жизнь каждого человека темна, у кого-то больше, у кого-то меньше, а у таких, как он – полностью. Какой бы шаг он не совершил, всегда будет об этом жалеть, потому что его шаги несут в себе добрые намерения, а они изначально ведут во тьму.
Краен повернулся к терпеливо ожидающему его стражу, тому, что стоял сегодня у дверей, что должен был сгинуть от руки темных, но устоял. Ни царапины, а Ларн, закаленный опытный воин, прошедший десятки битв… Как же так?
Шериан смотрел прямо на императора и в то же время чуть вбок, но даже так видел бескрайний океан вечной боли, скрывающийся в глубине глаз Краена. Он понимал его, от этого человека веяло таким же одиночеством, которое преследовало воина с первых минут жизни. Это осознание того, что ты не такой, как остальные люди, которые если даже не видят этого, то чувствуют и неосознанно стараются оттолкнуть, если ты равный им, или держаться на расстоянии, если выше.
– Мне понравилась твоя техника боя, Шериан, – проронил наконец-то император. – Я хотел бы видеть тебя капитаном своей личной стражи… посмотрим, чего ты стоишь. Все твои подчиненные – иноземцы, как и ты, некоторые из них владеют силой, но твое умение превосходит любого из них, так же, как быстрота, – он помолчал, ожидая всплеска эмоций, но их не последовало. – Ты рад? – поинтересовался Краен, пытаясь проникнуть взглядом за холодную отчужденную маску воина.
– Да, император, – черноволосый воин вежливо поклонился, глаза хранили непроницаемое выражение.
Краен медленно кивнул, по достоинству оценивая сдержанность стража. Если человек спокойно принимает подобное расположения, не начиная льстить, бросаться в ноги, значит он будет либо верным псом, либо смертельным врагом. Император предпочитал видеть первое.
– Ты свободен, Шериан, – отрывисто бросил Краен и повернулся к нему спиной, вновь устремляя взгляд сквозь завесу времен.
Воин еще раз поклонился и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Стражи стремительно отсалютовали ему мечами, вложили их в ножны и вновь замерли, словно статуи – они умели чувствовать такие вещи на расстоянии и умели разбираться, достоин ли данный человек возложенных на него обязательств или нет. Итак, он признан не только императором, но и своими подчиненными, что гораздо важней. Ступая неслышно, как по ночному мху, капитан личной стражи шел по гулким коридорам. Раз он отвечает теперь за жизнь императора, ему следует свободно ориентироваться в этом громадном пространстве, знать каждую нору, все ходы, которыми могут воспользоваться убийцы. Любая пропущенная лазейка может стоить Краену жизни. Он со спокойным удивлением воспринимал свои все увеличивающиеся способности и начинал немного в них ориентироваться. Его горящие злым синим пламенем глаза различали малейшие детали в дальних темных коридорах, а за спиной наблюдали за ним другие глаза, глаза не человека, сливающиеся со стеной. Он готов был ждать, и ждать так долго, как нужно, чтобы поймать нужное время и добиться поставленной цели. Темные маги были стары, наблюдательны и терпеливы, они умели ждать и никогда не повторяли одной и той же ошибки дважды, как никогда не забывали и тех, кто мешал их действиям…
Верховный маг сидел в кресле, задумчиво созерцая прихотливые изгибы пламени в черном зеве камина, он понимал, что то нападение темных – первое в длинной череде начинающихся безумств. Руки темных длинны, ум изобретателен. Пришло время отбросить все эти их прежние игры, теперь начнется настоящее противостояние, не прямые стычки лоб в лоб, а изощренные удары в спину, и им, к сожалению, более подвержен именно император, без коего Свиону сейчас не обойтись, как бы это ни было печально. Да еще тот бледный страж – маг слегка прищурил глаза, вспоминая секундную схватку – он узнал его сразу же. Но воина пока придется оставить, коротки руки тянуться к его горлу через императора.
"Что ж, пусть еще поживет, не жалко, скоро, очень скоро, он избавится от всех этих иноземцев с их враждебной и непонятной силой, это ведь не будет нарушением договора, – тонкие губы мага раздвинулись в легкой улыбке, – как и многое другое".
Повинуясь мысленному импульсу, в комнату влетел огненный и замер на пороге, ближе придвигаться ему не хотелось, но верховный властно махнул рукой и он осторожненько, бочком двинулся вперед, становясь под грозные очи.
– Собери всех высших магов, – негромко приказал Свион. Мог и не звать его, сообщить все мысленно, но доставляло какое-то мрачное удовольствие лишний раз увидеть страх этого ничтожного человечка, живущего всецело по его капризу, увидеть страх… хотя бы в его глазах. – Мы переезжаем в Миньер. Пора набирать силу.
Огненный торопливо кивнул и так же бочком двинулся к выходу, стараясь лишний раз не смотреть в непроницаемо-холодные, как зеркальная водная гладь, глаза верховного.
Воля императора была донесена до каждого жителя западных земель невозмутимыми наместниками, исключая лишь саму столицу, где Краен объявил об объединении своих сил с силами стихийных магов лично. Предвиденные им волнения начались сразу же, но были какими-то вялыми, словно груз столетий давно похоронил неприязнь простого люда к организаторам Далекой битвы. Совсем иначе отреагировали воины, а их в Миньере, как в любом другом крупном центре, было на треть. Их хмурые лица среди притихшей, медленно переваривающей толпы стали неприступны, а в глазах зажглось непримиримое пламя, но высказываться вслух никто не пожелал, неприятностей хватало и без этого, да и как знать, чем отзовутся неосторожные слова? Но быстрый обмен взглядами показывал, что бездействовать они не станут.
