В беседке Древака расстегнул мятый портфель и выставил бутылку коньяка.
— Ого! — Шпарин поднес коньяк к лицу. — Галльский… «Наполеончик»… Выдержка пятнадцать годков. Не хило.
— Пообщаемся в неформальной обстановке. Времени нет на притирку. В обрез времени. Я думаю, сработаетесь.
— Я тоже думаю, — нехотя сказал Шпарин. — Раз времени в обрез, в процессе… притрёмся.
«Повезло, блин, как повезло!».
— Какие у вас низменные мысли, — язвительно проронила «дылда». — Но мечтать не запретишь.
«Не дай во сне увидеть — не проснусь!».
— На вас мечт нету, — отрезал Шпарин. — И в моих кошмарах не выглядываете.
— Правда?
«Да заткнись ты уже!».
— Но-но, — сказал Древака. — Прекратите. Ты, Миша, поосторожней. Она девушка с характером.
— Других не держим, Ферапонт Максимович?
— А зачем они нам, другие?
На лужайке посветлело. В жаровне весело скакало пламя, бросая сполохи на лица гостей.
Древака снял куртку и бросил на скамейку. На свитере, на плечах ремни, под мышками желтели кобуры с тёмными рукоятками пистолетов.
Затиликал телефон.
— Слушаю, — Древака посмотрел на Шпарина и быстро-быстро пошел к бассейну. — Что, что?.. Повтори…
«Не нравится они мне. Лица напряжённые. Особенно у «Рысачки». Полковник все с порога выложил… И у «дылды» пистолет под пиджачком…».
— Сам не дожмёшь?.. Ясно. Еду.
Древака выключил телефон, сунул в карман и вернулся в беседку.
— Я поехал, — Древака одел куртку. — Дела, Миша, дела. Ирэн останется, скрасит вечерок. Ирэн скучать не даст… С ней не заскучаешь.
Рысачка поднялась.
— Я тоже поеду.
«Слава те, господи…»
— В понедельник в Департамент. К девяти нуль-нуль. Да-а… — полковник остановился. — Там Ляхова арестовали. Коллеги из Департамента Безопасности. У тебя с ним дел… никаких?
— Выпивали пару раз.
— Ну нет, так нет…
— Скоро увидимся, Михаил.
«Пошла ты».
Лязгнула калитка. Завелся двигатель. Улица осветилась.
— Додоня! — заорал Шпарин. — Замотай ты её чем-нибудь.
— Пронесло. Всё. Этот, наверно, последний. Если их по три штуки, — Маралов заглянул в портфель забытый полковником. Сунул руку и извлёк ещё одну бутылку коньяка.
— Если по три.
— Тебе всё пофигу, — сказал Маралов. — Ты — пофигист.
— Фаталист.
— Продолжим?
— Продолжим.
— Я, кстати, еще и не начинал.
— Накатим. На посошок. Я, Сергей Николаич, в прострации. Раз-л-ливай, метродотель.
— Тогда уж сомелье.
— По водке ты специалист.
— Михал Иваныч, — сказал Додоня. — Давайте собираться, пока ещё кто не приехал.
— Успеем, — поднимая стакан, сказал Шпарин. — Успеем. На другой свет всегда успеем. Принеси-ка, повар, какую банку консервов. Рыбных. Сайры.
— Уложил в машину, Михал Иваныч. И карабин, и консервы, и вещи ваши… Термосок с чайком. С лимончиком. Матчасть в полном порядке.
— Собрался в общем?.. Хвалю.
— Нажретесь, господин капитан, и никуда не поедем.
— Поедем, Петя, ещё как поедем.
— Рак свистнет и поедем, — поддакнул Маралов. — С пестнями поедем. С ветерком. В даль темную.
— Что сам не кушаешь? Накормил, напоил, а сам… Покушай, Петя.
Додоня пошарил по одному из столбов, поддерживающих крышу. Раздался щелчок и под крышей вспыхнул яркий желтый плафон.
— А зебру жаль, — сказал Маралов. Экстрасенс без перерыва хлопнул два раза по полстакана и попробовал налить третий из пустой бутылки. — Красивый животный, грациозный. Неси еще водки.
— Сами несите. Куда в вас лезет, — Додоня схватил кусок мяса, хлеб, положил на серебряную тарелку и ушел в дом.
— Не слушается, — сказал Маралов. — Распустил. Вот к чему приводит твоё доброе сердце.
— А оно у меня такое доброе, такое доброе, — Шпарин привалился к плечу Маралова. — Прям раздувается от любви к людям-нечеловекам.
— И к животным, — сказал Маралов. — Ты их потребляешь во всех видах.
— А-а… — встрепенулся Шпарин. — Не зли меня, колдун. Я в печали. Невесты разбежались, жены ушли. Как жить без женской ласки?
— Не печалься, Миша. Щас какая-нибудь заскочит.
— Накаркаешь.
К полуночи коньяк был приговорен, доедена маленькая полосатая лошадка и спеты вполголоса все вспомненные песни на конскую тематику. В конце застолья Шпарин исполнил соло на скауз, ливерпульском диалекте, второй куплет из битловской «The fool on the hill». Маралов сдержано похлопал. Шпарин встал, поклонился и посвятил куплет Маралову. От признания вокальных данных Шпарин разошёлся и предложил исполнить дуэтом всю песню целиком, с припевом, в трагичном миноре, но Маралов предложение отклонил и, вспомнив ещё одну «лошадиную пестню», надтреснутым голосом затянул: «Ой мороз, мороз! Не морозь меня, моего коня…» и, забыв продолжение, во весь голос завопил: «Мы поедем, мы помчимся, на оленях утром ранним и отчаянно ворвемся прямо в…». В этом месте Шпарин закрыл Маралову рот ладонью и, подхватив под руку, повел к дому.
Додоня запер дверь, не отвечал на настойчивые просьбы выдать «огненной воды», погасил свет и не выходил, пока Шпарин с Мараловым не притихли.
Душа горела, Шпарин вспомнил о Карамельке, домашнем винце и повел Маралова в гости к одинокой девушке.
Карамелька, услыхав стуки в дверь и пьяные голоса гостей, необыкновенно возбудилась, решив, что Михал Иваныч наконец «задумался» и явился сделать предложение, захватив с собой в сваты «козла чернявого». Девушка одела лучшее синее платье с оборочками и слетела вниз открывать дорогим гостям. В комнате наверху Карамелька выставила веселым гостям пятилитровую багровую бутыль домашнего напитка, пригласила к столу, уселась и, положив ладони на колени, вся сияя, приготовилась слушать. Узнав от Шпарина о настоящей цели визита: «мы в хорошем смысле… э-э… побалдеть на прощание…», Карамелька расстроилась и разочарование девушки было настолько сильным, что не задумываясь о последствиях она принялась опрокидывать бокал за бокалом. Вскоре Шпарину пришлось отлучиться по малой надобности. Испросив позволения у хозяйки, он отправился на поиски туалета и заблудился в огромном доме. Хитрый Маралов, видя долгое отсутствие собутыльника и, надеясь, что он уснул, сидя на толчке, вознамерился склонить аппетитную деваху к быстрому сексу и начал коварно подливать Карамельке в бокал с вином водку, из спрятанной от Шпарина и принесенной в кармане пиджака ополовиненной бутылки. Девушка напилась быстро. Лысый и безбородый Маралов перестал казаться «козлом чернявым», и стал вполне ми-лым мущиной, пусть и небольшого роста и совсем в не том тяжелом возрасте, когда молодые девушки уже и подумать не могут поиграть с такими на рояле. Карамелька включила музыку и неожиданно стала разоблачаться, собираясь исполнить танец с раздеванием. Она успела раздеться до трусов, когда вошедшему в комнату Шпарину открылась вся правда о коварстве друга. Шпарин поспешил закрыть другу глаза и увел выдирающегося из рук Маралова восвояси. После ухода гостей Карамелька, почувствовав себя чрезвычайно дурно, настеж распахнула широкое окно во двор и, добредя до кровати, рухнула лицом вниз.
