Димур ведь не предатель!
Этого не может быть!..
— Бедная девочка… — Валентин покачал головой. — Ты поверила ему, да? Димур будет защищать меня, пока я не доставлю таму. Или пока не умрёт.
Клинок «шварцмессера» окутался зелёным сиянием.
— Прощайся со своим дружком, милая. Знаешь, я всё-таки вам завидую… Сам-то я остаюсь здесь и сейчас.
Тама опустилась на пол рядом со Стэном. «Ничего, — мелькнула мысль. — Зато я подарила ему месяц жизни. А он целую неделю был рядом — только со мной, только для меня».
— Тама, знаешь что? — шепнул он. — Я тебя люблю.
— Я тебя тоже люблю. Нет, без всяких тоже. А теперь не шевелись.
Тама потянулась губами к губам Стэна. Смешно: мужественный, ершистый Стэн закрыл глаза. Словно девчонка. Валентин деликатно отвёл взгляд; целуясь, Тама зачерпнула из бадьи грязи и влепила ему в лицо.
— На раз-два! — звонко крикнула она. — Вперёд!
Вцепившись в край бадьи, они толкнули её под ноги Валентину. Тот потерял равновесие и рухнул прямиком в раствор. Пульсирующий зелёной аурой кинжал без плеска ушёл на дно.
Побежали неясные волны. Там, где сталь коснулась отравленного Димуровым серебром раствора, туман бледнел, открывая путь в другой мир.
Земля, покрытая лесами и горами, — с птичьего полёта. Плывут облака, и меж ними лавирует обломок скалы — весь в мраморе дворцов и зелени виноградных плетей.
Летающий остров Лапута.
Тама-кинжал захлопала крыльями, становясь почтовым вороном.
Валентин вцепился в стенки бадьи. Пальцы скользили в растворе, срываясь, ветер пробивался в воссозданный Тамой портал, унося затхлый воздух подземелья. С отчаянным криком Валентин-Миядзаки сорвался и улетел вниз.
— Е-моё! — Стэн вытер щеки грязной рукой. — Он всё-таки попал туда.
— Вот что значит мечтать по-настоящему!
И они рассмеялись. Рассмеялись так, как умеют смеяться лишь люди, живущие здесь и сейчас, и где-то ещё, и там, где ничего нет и быть не может — одни только мечты.
Сияющее окно в Слаг-Равин затягивало грязью. Человек, пытавшийся убить то, что приходит вопреки, исчез, как и не было его никогда.
Ключи от наручников, правда, он унёс с собою. Даже после смерти навредил. Тама отыскала обломок ножовки, и они со Стэном принялись пилить ручку бадьи, поочерёдно меняясь.
— Слушай… — Тама сдула с потного лба розовую прядь. — Димур меня в Бравату приглашал. А если мы туда махнём, бадья что, за нами двинет?
— Вряд ли. Пробуем?
— Давай!
Генри Лайон Олди
Посети меня в моём обиночестве…
Сегодня опять никто не пришёл.
Лодочник вздохнул, докурил трубку и встал с чурбачка. Для вечерних посиделок он всегда выносил к берегу чурбачок, ставил под ивой, садился, закуривал и смотрел на воду. Табак он выращивал сам, в огороде, за грядкой укропа и двумя кустами красной смородины. Он много чего делал сам, потому что помощников здесь не водилось.
Только он — и те, кого требовалось перевезти на другой берег.
С недавних пор он остался один.
С давних, поправился лодочник. С давних, приятель. Никому больше не надо плыть через твою дурацкую реку. Мир изменился. Никто не приходит, а ты ждёшь, как дурак. Готов поклясться, ты и завтра явишься сюда — ждать. Сотня дел по дому, тысяча забот по хозяйству, а ты, выкроив по минутке от каждого часа, станешь бегать к реке, как мальчишка, и глазеть по сторонам, сопя от огорчения.
Ага, так и будет, и никак иначе.
Тонкие ветви ивы купались в чёрной воде. В бочаге плеснула рыба. Луна, белёсая, как рыбий пузырь, качалась в смутном небе. Вдали, за рекой, выла собака. Отражаясь от луны, вой дробился, расслаивался, летел над коврами маков и диких лилий. Казалось, воет не один пёс, а по меньшей мере, три.
— Хватит, дурачок, — шепнул лодочник, словно несчастный зверь мог его услышать. — Хватит. Не трави душу. Ну, луна, понимаю. А их всё равно нет, хоть вой, хоть рвись с цепи…
Он знал, что на той стороне реки тоже никого нет. Несколько раз он садился в лодку — без пассажиров, хотя это было противоестественно! — и плыл на другой берег. Оставив лодку на песчаной косе, он шёл и шёл, углубляясь в дикие, безлюдные земли. Крепкие, хотя и непривычные к долгой ходьбе ноги меряли пространство. Зоркие, несмотря на возраст, глаза шарили вокруг, слезясь от надежды. По дороге он волновался, что лодку могут украсть.
Иногда он кричал:
— Э-эй! Эге-ге-гей!
Ему не отвечало даже эхо. Здесь не было эха, хоть в бубен стучи.
Время лодочник рассчитывал так, чтобы успеть вернуться к вечеру, переплыть обратно и ночевать в хижине, а не под открытым небом. Иногда, по пути домой, он думал, что стоило бы хорошенько запастись провизией — и уйти в поход дней на пять, или на неделю. А вдруг там, за рекой кто-то остался? Затаился в пещере, укрылся в лесу; спрятался за скалой и боится выглянуть… Не все так общительны, как некий брошенный на произвол судьбы лодочник.
В конце концов, если они перестали являться на этот берег, то им совершенно необязательно исчезать сразу по обе стороны реки! Надо взять сыра, и лепёшек, и курева, и воды в бурдюке, набрав её из родника, потому что из реки пить нельзя, и пойти куда-нибудь, куда угодно. Может быть, даже туда, откуда они приходили раньше. Найти их, спросить, почему столько времени никого нет…
Ясное дело, он тешил себя иллюзиями, но есть ситуации, в которых тебе остаются лишь иллюзии. Он знал, что не уйдёт ни на пять дней, ни тем более на неделю. Он не мог так долго оставлять лодку без присмотра.
Взяв чурбачок под мышку, он побрёл к хижине. Они ушли, думал лодочник по дороге. Они ушли, и я не понимаю — куда. Они забыли дорогу к реке, и я не знаю — почему. Это началось давно, но я не помню — когда именно. Что мне осталось? Лодка, река и славный табачок. Пожалуй, немало. Я знаю многих, кто с удовольствием поменялся бы со мной местами.
Раньше, везя пассажиров через реку, он иногда в шутку спрашивал: не хочет ли кто-то поменяться с ним местами? Желающие, как ни странно, встречались редко. Но кое-кто соглашался. Если сосчитать всех, давших согласие, выйдет вполне пристойная компания.
Многие — это немногие, умноженные на время.
Лодочник улыбнулся, вспоминая, как предлагал хитрецам сесть на вёсла. Лодка через минуту начинала вертеться, вода хлюпала через борт. Хитрецы тщетно орудовали вёслами, бранясь и всхлипывая, остальные пассажиры вопили от страха… Когда он наконец возвращался на законное место, его благодарили. Крохотный мир лодки на мгновенье забывал, где они, кто они и куда плывут. Оставалась лишь шутка, и глупость, и страх, и спасение.
