— Вы позволите помочь вам закрыть ее, сэр? — спросил Питерс.
— Благодарю, — ответил декан и подождал, пока Питерс закроет дверь. И Питерс закрыл дверь, и они разошлись.
— Я закрыл ее мизинцем левой руки, — рассказывал Питерс впоследствии одному из своих приятелей. — Вся эта история — полнейшая чушь.
— Но ведь к старости люди становятся намного слабее, — предположил кто-то из приятелей.
— Ну, не надо меня убеждать, — сказал Питерс, — что невозможно закрыть эту дверь обеими руками, не важно, сколько тебе лет, если я могу это сделать одним левым мизинцем.
И молодежь согласно закивала, и Питерса признали правым.
Шли годы, и Питерс получил ученую степень. Потом годы полетели еще стремительнее, и Питерс сделался членом совета колледжа Святого Хильдебранда. Он все еще не забыл эту забавную, но совершенно бессмысленную байку. Годы полетели еще быстрее, и вот уже он сам стал деканом. И по-прежнему история про дверь казалась ему забавной только с точки зрения ее полнейшей бессмысленности.
Но однажды ему в голову пришла мысль, совершенно неожиданная. А может быть, мысль эта уже в нем зародилась, но он не обращал на нее внимания, пока она вдруг не втемяшилась ему в голову. А мысль была такая — что по естественным причинам дверные петли должны были заржаветь сильнее, чем в годы его молодости. Иначе и быть не могло, ведь это была дверь на улицу. Он хотел было поручить кому-нибудь смазать петли, но в то же время не желал давать повода для суеверий, связанных с дверью, ведь они были совершенно абсурдными, а он не хотел забивать ими голову молодого поколения, чье образование было возложено на его плечи.
Поэтому, вместо того чтобы поинтересоваться, не забывали ли регулярно смазывать дверные петли, он решил, что ему проще будет прилагать чуть больше усилий, чем требуется, закрывая эту дверь. И это ему легко удавалось. Правда, порой ему хотелось, чтобы какой-либо юный первокурсник предложил ему свою помощь, как он однажды предложил декану, который вот уже сорок лет как умер. Сорок лет когда-то казались ему целой вечностью. И если усилие, которое он прилагал, чтобы закрыть дверь, его чересчур утомляло, он с легкостью компенсировал это, укорачивая на несколько сотен ярдов свою ежедневную прогулку.
В течение года этот план работал идеально. А на следующий год он еще и еще укоротил свои прогулки, по-прежнему полагая, что эти мелкие ухищрения все же лучше раздувания глупых суеверий про железную дверь, которые могут возникнуть, если поручить кому-то регулярно смазывать дверные петли. Проверив однажды петли, он обнаружил явные следы того, что петли кто-то недавно смазывал, и это его ободрило, хотя он до конца так и не понял, показалось ли ему это или так было на самом деле. Но совершенно очевидно было одно — дверь закрывать ему с каждым днем все труднее — труднее, чем раньше, и намного, даже летом.
А уж зимой стало и вовсе тяжело. Тяжело! Никогда за всю свою жизнь он ни разу не употребил этого слова по отношению к двери. Сама мысль о возможном затруднении с дверью всегда казалась ему полной чушью. Его прогулки в окрестностях колледжа стали короткими, и все укорачивались, так что он практически все время находился на территории колледжа, и в духовном смысле колледж Святого Хильдебранда стал для него целым светом, окруженным по краям блеклым сумраком города, в котором колледж располагался.
Он постоянно находился в физическом контакте с колледжем, — и когда, выходя, опирался правой рукой о стену колледжа, и когда, возвращаясь назад, опирался о стену левой рукой. Покинуть колледж Святого Хильдебранда было для него равносильно тому, чтобы покинуть этот свет, он с большей готовностью примирился бы с собственной кончиной, чем с отставкой.
Как-то холодным зимним вечером он возвращался в свой домик декана, пройдя через железную дверь в стене. Ему уже не просто казалось, будто ему тяжело. Ему действительно было физически тяжело закрывать железную дверь. Выходит, пришло время сбыться этой абсурдной легенде, которую он услышал когда-то. Легенде или суеверию. Абсурдной? Ну, разумеется, абсурдной. С самого начала Питерс так для себя решил и не собирался идти на попятную. Теперь у него и вправду не было сил поступаться своими убеждениями, глубоко укоренившимися в его сознании. Тяжело? Да не так уж это и тяжело. Просто сама по себе идея абсурдна. Ему-то вполне по силам было закрыть эту дверь.
И он ее закрыл. Казалось, сама ледяная ночь пришла на помощь железной двери, но он их обеих поборол и закрыл эту дверь, а через несколько часов его нашли возле железной двери мертвым.
История одной сенсации
Перевод Е. Джагиновой.
В один клуб, популярный среди журналистов, слетавшихся туда ближе к ночи разузнать о последних новостях для завтрашних газет, частенько хаживал один старик — с ним мало кто общался, и он сидел себе и с безмолвным удовольствием слушал чужие беседы, порой до самого рассвета. А общались с ним мало, потому что он не умел просто болтать о том о сем, у него в запасе была лишь одна шикарная история, и все, кроме разве что новичков, знали, что все равно из него и клещами ничего не вытянешь, и чем дальше, тем меньше оставалось тех, кто вообще знал о его шикарной истории, поэтому то и дело новички норовили сообщить ему, старику Госколду, всякую банальщину, которую они подцепили нынче утром и намеревались тиснуть в колонки вечерних газет. А он слушал эту чушь да посмеивался. Завсегдатаи клуба снисходительно наблюдали всю эту тщету и порой, сжалившись над юным простофилей, предостерегали: «Слушай, на твоем месте мы бы не стали травить такие байки старику Госколду».
А молодой человек спрашивал: «А что такого?»
И ему ответствовали: «А то, что он в свое время был автором самой большой сенсации».
«Да что вы! — восклицал молодой человек. — И как же это ему удалось?»
А старожилы отвечали: «А никто так и не узнал. Но мы бы не стали Госколду рассказывать всякую ерунду».
Но однажды вечером, когда все сидели в длинной зале, курили, беседовали и выпивали, а старый Госколд, как водится, молча слушал, он вдруг заговорил. Он сказал:
— Уж не знаю, задумывались ли вы когда-нибудь, друзья, как я добыл этот сюжет про Трансерину.
Понятное дело, в этом клубе если уж о чем всерьез и задумывались, то именно об этом. В воздухе повисло неловкое молчание. А потом кто-то сказал:
— Ну, да, в свое время я думал об этом.
— Видите ли, — продолжил старик Госколд, — вот не далее как вчера я прочел, что умер последний из них, — последний из тех, кому это действительно было не безразлично, и я вдруг подумал, что, поскольку всех нас это рано или поздно не минует, расскажу-ка я это кому-нибудь из вас, а то ведь об этом так никто и не узнает.
