Лена вошла в будку, борясь с искушением захлопнуть дверь перед самым носом этого зануды и, сняв трубку телефона, послушала ее долгие гудки. Работает.
— Слушай, а этот Чернобородый садист тебе, случаем не родня? — спросила она и по выразительному взгляду Крузенштерна поняла, что тяжко оскорбила его.
— Он не чистокровный сид, — сухо проговорил парень, справившись с собой и счел нужным веско добавить: — Он полукровка, изгой.
— А по занудству и высокомерию вы, как близнецы-братья.
Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения парня. Поджав губы, он отвернулся и не сказав больше ни слова, пошел прочь. Лена пожала плечами, отвернулась и быстро набрав номер, прижала трубку к уху. Наконец, гудки оборвались и женский голос произнес:
— Дежурная 02. Слушаю вас.
— Перегонная улица, дом тридцать. Квартира шестьдесят два. Труп мужчины. Убийство, — скороговоркой сообщила Лена.
— Записано. Пожалуйста, назовите свою фамилию, имя, отчество и коо…
Лена повесила трубку. Выйдя из освещенной будки, она одиноко побрела по пустынной улице, ежась от пронизывающего утреннего холода. Было еще темно, но рассвет уже угадывался — светлело где-то за дальними домами, чьи силуэты кубами темнели на фоне разбавленного прозрачным светом, ночной тьмы. Она прошла мимо дома, на третьем этаже которого светилось единственное окно. Там, в тепле и уюте, встречали новорожденное утро те, кто не подозревал о том, какие же они счастливые.
Шмыгнув носом, Лена ускорила шаг. Ладно! И к ней вернется то, что она потеряла. Теперь-то она знает, как много имела. Нужно только избавиться от источника ее проблем и бед — книги.
Впереди замигал праздничными огнями круглосуточный ларек, один из тех, что торгуют самопальной водкой, мутным пивом и просроченными орешками. Ни на что особо не надеясь, Лена тщательно обшарила свои карманы, не найдя в них ничего кроме раздавленной пачки со жвачкой и ключа от квартиры. Вблизи ларек уже не производил своей обшарпанностью праздничного впечатления, а вызвал скорее разочарование и уныние зарешеченным окошечком, витриной с обязательным ассортиментом продуктов и грубо намалеванной вывеской с роскошным названием «Парадиз», кое-где подсвеченной лампочками, половина из которых перегорела.
— Эй, Крузенштерн, — позвала она, подпиравшего угол ларька, парня. — У тебя деньги есть?
Тот не шелохнулся, всем своим видом показывая свою неприязнь к Лене, давая понять, что знать не знает кто она такая и не желает этого знать. Но потом, нехотя опустил сложенные на груди руки и вынул из карманов джинсов две смятые сторублевки, которые и были протянуты Лене. Взяв их, она постучала в запертое окошко ларька и поздоровалась:
— Доброе утро.
В ответ донеслось сонное «м-м».
— Вока есть? — ободренная тем, что уже услышана, поинтересовалась она.
— Че надо-то? — окошечко открылось.
— Пожевать чего-нибудь надо на стольник, — грубо ответила Лена.
— Чипся, соленые палочки, орешки, шоколад, — тяжко зевнув, отозвались из спертого нутра ларька.
— А водка самопальна?
— Чего? — оскорбились из «Парадиза».
— Водка, спрашиваю, самопальная? — продолжала переговоры Лена, тихо удивляясь своей нахальности.
— Мартини, джин-тоник, виски — дерьмо, а водка самая, что ни на есть, настоящая.
— Тогда чакушку.
— Девушка, мы стаканчиками не продаем. Пол-литра устроит?
Лена просунула в окошечко деньги, после чего показалась бутылка Перцовки, просунутая горлышком вперед.
— Закуску-то брать будешь? — забеспокоились из ларька.
— Не-а…
— Видать, ночка тяжелая выдалась, трудовая, так, что с самого ранья за водку взялась, — сделали выводы в «Парадизе» и в окошечке показалось заспанное, помятое женское лицо неопределенного возраста.
— Не то слово, — буркнула Лена, принимая сдачу.
— Бросай ты эту работу. Кто не дает?
— Хорошо. Я подумаю, — пообещала Лена хозяйке «Парадиза», отходя от ларька. — Пошли, Крузенштерн, помянем Льва Кирилловича — она подошла к нему и ссыпала мелочь в его узкую ладонь, добавив две бумажные десятки.
Подержав сдачу в руке, он рассовал ее по карманам и молча, ни о чем не спрашивая, двинулся за ней.
Они дошли до скверика, где Лена, плюхнувшись на сырую от ночной росы, скамейку, взглянула на свои часы. Четыре утра. Скоро запоют петухи и вся нечисть исчезнет. Блаженно вытянув ноги, Лена отвинтила крышку бутылки и протянула ее своему новому знакомому, мысленно усмехаясь: неслабо напоить нечисть перед тем, как ей кануть обратно за пределы этого мира. К ее сожалению, Крузенштерн от водки брезгливо отказался:
— Я это не пью.
Пожав плечами — настаивать она не собиралась, Лена, выдохнув, храбро глотнула из горлышка. Водка, отдававшая тяжелым сивушным привкусом и запахом, обожгла горло и пищевод, зато озябнувшая девушка сразу же согрелась.
— Пусть земля вам будет пухом. Простите меня, Лев Кириллович, — Лена глотнула из горлышка еще раз и мучительно, взахлеб закашлялась. Водка больше не шла.
— Что с тобой? — переполошился, сидевший рядом Крузенштерн.
— Ничего, — помотала головой Лена и сдавленно попросила: — Стукни меня по спине… Да не там… повыше… О, Господи! Бей посильнее… У-у! Больно же! — и она заплакала, перепугав, итак ничего не понимающего парня, еще больше.
Он принялся извиняться, что невольно причинил ей боль, но Лена плакала вовсе не из-за этого. Все слезы, что копились в ней и которые она сдерживала в себе, теперь текли безудержно, словно прорвало плотину ее сдержанности и выдержки, усердно воздвигавшуюся ею. Она всегда гордилась своим философским подходом к жизненным неурядицам, считая слезы уделом слабых. А всего-то и надо было иногда поплакать.
Водку она пила впервые и пила ее, как бомж, на первой попавшейся скамейке, в каком-то сквере, в компании с незнакомым, сомнительным типом, с тяжким чувством вины, совершенно не понимая, как ее угораздило вляпаться в подобную скверную историю.
Выплакавшись, она хлебнула из бутылки еще несколько раз. Пойло, что называлось водкой, теперь не казалось ей таким противным. Сознание расползалось, мысли беспорядочно скакали и она была не в силах, сосредоточиться на какой-то одной из них. Удивляясь и забавляясь новым для себя состоянием, Лена не могла понять, что ее теперь так напрягает. Ах, да! Книга.
— Эй! Ты ведь не отстанешь от меня без этой… своей… как ее… книги? — Лена с интересом прислушивалась к своему пьяному голосу. Было забавно.
Крузенштерн что-то сказал и она с трудом заставила себя вникнуть в его слова.
— …и ты ведь не жаждешь новой встречи с Шакером…
— Ты… вообще, кто такой? А?
Белобрысый осекся, странно посмотрел на нее, подумал и сказал:
— Эльф…
— Ага! — захохотала Лена, подыгрывая шутке. — А я русалка! И где же ты живешь, эльф? Наверное, на каком-нибудь цветочке, или листочке… Спишь на паутинке, умываешься росинкой…
— Почему это листочек-цветочек должен быть моим домом? — обиделся он.
Но Лену разобрал дикий неуправляемый хохот, до слез, до икоты. Стоило ей только взять себя в руки, но едва взглянув на белобрысого, ее снова разбирало от смеха. Она никак не могла остановиться, пока опять не хлебнула из горлышка перцовки.
— Вот объясни мне тогда… Ты эльф или все-таки потомок мореплавателя? — немного успокоившись, вновь прицепилась она к нему. — Вопрос… конечно интересный… да?
— Я эльф. И я не понимаю, почему ты так уверена, что мой предок плавал по морям? Мы, эльфы…
— А с того… — с пьяной бесцеремонностью перебила его девушка и заплетающимся языком пояснила: — Фамилия у тебя не только редкая, но и знаменитая — Кру-зе-н-н-ш-тер-н. В России знают одного Крузе… Крузя… короче… он был путешественником — мореплавателем прошлого века. Как же мне, блин, повезло увидеть не просто эльфа, а эльфа-мореплавателя!
Подняв бутылку, она произнесла «прозит» и выпила еще. Скривилась, передернув плечами и зажмурилась, а когда обрела способность видеть и слышать, то увидела перед собой расплывающееся, раскачивающееся лицо какого-то белобрысого парня. Его голос доносился до нее словно из далека и говорил он непонятные вещи;
— …да будет тебе известно, что этой фамилией я назвался потому что, она была первой, что попалась мне на глаза…
С усилием удерживая в голове тот важный вопрос, который ей просто необходимо было задать этому типу, она старательно выговорила:
— Ты… хто? — и вцепилась в спинку лавки, чтобы не упасть с нее, потому что все вокруг было неустойчивым и, почему-то, раскачивалось и кружилось.
— Я? — осекся незнакомец и помолчав, сказал: — Я Геннальфаэльторрумпелуиэлор…
— Ч-чего-о? — изумилась Лена.
— Словом, для тебя я — Крузенштерн, — обреченно вздохнув, поправился эльф. — Мне все равно, как ты будешь меня называть.
