Он так и оставил его лежать, солдатское ружье — тоже. Это должно было послужить доказательством того, что ему пришлось защищаться от опасного браконьера.
Много доказательств ему и не требовалось: судья все равно был на его стороне. Однако нотариус был несговорчив и считался с этими убогими Людьми Льда и с их фермерами из Свартскугена.
Вспомнив про Людей Льда, он снова почувствовал рези в животе. Как бы он хотел утопить их всех!
И прежде всего Виллему дочь Калеба из Элистранда.
Как у него болело под правым ребром! Он поплелся домой, держа в одной руке лосиную шкуру, а другую руку прижимая к правому боку. Голова гудела от ранения, но ощупав рану — предельно осторожно — он пришел к выводу, что она не опасна: пуля сорвала лишь полоску кожи, вырвала клок седых волос. И то, что кровь продолжала течь, не играло особой роли: у воллерского помещика ее было слишком много, так что время от времени он нуждался в кровопусканиях, чтобы не погибнуть от ее избытка.
Слуги встретили его в прихожей: вид хозяина перепугал их. Он прошел мимо них, позвав лишь своего ближайшего помощника в кабинет.
— Мы прекращаем преследовать Виллему дочь Калеба, — коротко распорядился он. — Так что дай людям соответствующие указания. У нас теперь другие планы относительно нее. Гораздо более эффективные планы…
Он многообещающе усмехнулся.
Наступили замечательные теплые и сухие осенние дни, напоминающие лето. Все ходили любоваться роскошными осенними красками. По вечерам работники собирались под окнами кухни в Элистранде и пели, плясали, играли: вечера стояли теплые, жизнь казалась прекрасной, все заботы улетали прочь, хотелось думать только о хорошем. И до поздней ночи в усадьбе слышались песни и смех.
Калеб и Габриэлла им не мешали. Зачем лишать людей этой радости? Они трудились днем до изнурения, не разгибая спины, так почему бы им не расслабиться немного и не повеселиться вечером?
Виллему сидела у окна на втором этаже и слушала народные песни. Духовенство подправляло и подчищало слова, поэтому официальные тексты носили благочестивый характер, в них говорилось о прекрасных девах и благородных рыцарях, о горных королях, прячущих бедных женщин в своих пещерах (а через несколько лет оказывалось, что у девственниц есть уже 7—8-летние дети).
Старинные же песни были фривольными, их распевали на кухне и в людской. Песни эти не поддавались уничтожению. Тексты выуживали из забытых книг, открывали заново — и ничего не было красивее их.
Виллему часто слышала, как работники пели о горном короле во время доения коров или уборки коровника, думая о чем-то своем. Этот горный король представлялся ей невероятно романтическим, она сама была не прочь встретиться с ним. В ее представлении он был высок и статен, с сияющими светлыми глазами и веселой улыбкой. Темные, мягкие локоны падали на его плечи.
Да это же был вылитый Доминик!
Доминик — горный король, или горный король, похожий на Доминика?
Слова песни ясно и отчетливо доносились до нее:
Малютка Анна склонилась пред красавцем,
Уедет с ним в края чужие,
Плачет ветер по ущербной луне,
Смеются липы на ветру…
«Как это прекрасно…» — подумала Виллему. Песня продолжалась:
Смеются липы на ветру,
Король показал ей свой посох.
«Попробуй, какие волосы здесь».
Плачет ветер по ущербной луне…
Девушки, сидящие внизу, прыснули от смеха. Виллему наморщила лоб: она слышала эту песню много раз, и в этом месте они всегда смеялись.
Парни пели:
Плачет ветер по ущербной луне.
«Малютка Анна, подними же свою скирду,
Мы будем с тобою в настоящем раю».
Смеются липы на ветру.
Но о чем же это они поют? Постепенно истинный смысл песни начал доходить до нее. Она почувствовала, что краснеет.
Разве она сама не напевала эти песни, совершенно не задумываясь над их смыслом? Напевала непроизвольно, как это делали дворовые девушки. А если бы отец и мать услышали ее?
В следующем куплете говорилось о том, как маленькая Анна отказывается — но только для виду. И тогда горный король говорит:
«Садись, малютка, ко мне на колени,
Смеются липы на ветру,
Держись за посох, чтоб не упасть,
Плачет ветер по ущербной луне».
Виллему раньше не задумывалась о содержании этого куплета, но теперь, когда она поняла его непристойный смысл, ей чуть не стало дурно. Она вдруг почувствовала, что вся кровь устремляется к низу ее живота, между ног становится влажно, — и она заерзала на месте. Она мысленно увидела перед собой желтые глаза Доминика, затаила дыханье, взгляд ее затуманился…
Ах, дорогой друг, что же это было?
Парни смеялись, девушки визжали, когда те подсаживались к ним. Они не знали, что Виллему сидит наверху, у окна, и слушает их.
Доминик… Горный король…
Испугавшись реакции своего тела, Виллему плотно сдвинула ноги, но это не помогло — наоборот! Сорвавшись с места, она побежала в глубь комнаты, села на край постели, не зная, куда деваться от стыда.
«Ах, дорогой, дорогой… — мысленно повторяла она. — Что же это такое? Такого я раньше не испытывала! К Эльдару у меня не было таких горячих чувств, только минутное влечение, когда мы сидели рядом у стены в Тубренне — и не больше. Но теперь… Доминик!»
Доминик, которого она знала с детства, с которым ссорилась и из-за которого плакала потом от злости! В последний раз, когда она видела его, он был уже сильным, привлекательным мужчиной. Каким отзывчивым он был тогда! Какая грусть была в его глазах…
А теперь это его письмо… тронувшее ее до глубины души.
Внизу продолжали петь, и ее опять потянуло к окну. Щеки ее пылали, она не хотела это слышать — и в то же время ничего так не желала, как снова послушать эту песню.
Первую часть куплета она пропустила, теперь звучала вторая:
Малютка Анна заснула в его объятиях,
Плачет ветер по ущербной луне.
Виллему тихо вздохнула. До боли прижавшись затылком к оконной раме, она стояла, притаившись, стараясь, чтобы снизу ее не увидели. Ее руки гладили влажные промежности, она стыдливо отдергивала их, но они продолжали свое дело.
Доминик.
Ее губы опухли, словно налились кровью, и она торопливо, словно змея, облизывала их языком.
Если бы Доминик был горным королем и позвал бы ее в лесу? Если бы он увел ее в чащу леса, где никто их не видит, сбросил бы плащ, расстегнул бы пояс… Она стала бессознательно снимать свои юбки — спустила их уже до самых колен, но тут опомнилась, сбросила их на пол, ринулась к умывальнику, плеснула в лицо холодной воды. Она долго стояла и обливалась водой, потом закрыла окно, чтобы не слышать песню, теперь уже другую, и легла в постель, совершенно разбитая.
