У Виллему был такой вид, что она вот-вот вспыхнет — но она молча опустилась на подушки.
— Я знаю, — с печальной покорностью произнесла она, — что вы всегда правы, что вы не хотите нам зла, что вы любите Доминика.
— Для нас все это как нож в сердце, — тихо сказала Габриэлла. — Мы знаем, что у Доминика ты была бы в безопасности, тебе было бы там хорошо. Но нам остается только сожалеть о нашем бессердечном предке, жившем в 1200-х годах… Теперь мы расплачиваемся за его могущество.
— Да, — ответила Виллему. — Несколько недель назад я бы боролась за Доминика зубами и ногтями, но теперь, понимая, что своим своеволием доставляю всем вам столько неприятностей, я смиряюсь. Добрая воля? Нет. Просто я не хочу снова видеть вас несчастными. А теперь я хочу, чтобы вы все ушли, я вот-вот заплачу… Ты тоже, Доминик. Мы оба хотели бы побыть несколько минут одни, перед тем, как ты уедешь, но…
— Об этом я хотел как раз попросить тебя, — печально произнес он. — Вы же знаете, тетя и дядя, что мы никогда не были близки, мы переговаривались через перегородку, я никогда не держал Виллему в своих объятиях, никогда не целовал ее… Но она права. Если мне позволят остаться, я ни за что не отпущу ее!
— А я тебя! — прошептала Виллему. — Поэтому я и прошу тебя уйти, не приближаясь ко мне. Но можно нам писать друг другу?
Габриэлла кивнула. У нее, как и у дочери, были на глазах слезы.
— Вам никто не может запретить это. Ирмелин и Никлас переписываются — и об их страданиях можно лишь догадываться. Как могло такое случиться с нашими детьми во всех трех усадьбах и в Швеции! С нашими детьми, которым мы желаем только добра!
— Одни только датские дети смогли избежать этого несчастья, — сказал Калеб. — Лене определилась в жизни, Тристан еще слишком юн…
— Тристан несчастен, — задумчиво произнесла Габриэлла, — Джессика и Танкред глубоко озабочены его судьбой: он одинок уже теперь.
— Бедный Тристан, он такой нежный и застенчивый, — сказала Виллему.
Она повернулась к Доминику — такому изящному и элегантному в своей великолепной одежде. Но радость умерла в его глазах.
— Но ведь мы встретимся на свадьбе у Лене, не так ли?
— Конечно, встретимся.
— Как долго ждать! — вздохнула она.
— За это время мы попытаемся найти для тебя подходящего мужа, Виллему: того, кого бы ты любила и кем бы гордилась почти так же, как Домиником. И я уверена, что Микаел и Анетта найдут тебе хорошую жену, мой мальчик, — сказал Калеб.
— Не надо… — взмолилась Виллему, видя, что Доминик, совершенно расстроенный, отворачивается.
— Да, это глупо с моей стороны, говорить сейчас об этом, — спохватился Калеб. — Вам обоим потребуется время, чтобы преодолеть скорбь, а потом уж можно будет говорить о будущем.
Выходя из комнаты, Доминик обернулся и посмотрел на нее: в его взгляде были любовь и отчаяние.
На глазах Виллему были слезы.
— Это так несправедливо! Так несправедливо!
— Да, — тихо произнес он.
— Проклятый Тенгель Злой! — вырвалось у нее. — Будь он проклят, так поступивший с нами!
— Да, — ответил Калеб, тоже стоящий в дверях. — Если бы я мог хоть что-нибудь сделать для вас! Для вас, для Никласа и Ирмелин! Вся наша родня страдает!
— Но, отец, — запротестовала Виллему, — ведь все равно в каждом поколении будет рождаться «меченый»!
— Да. Но вы не должны бросать вызов судьбе. Ведь Колгрим, родившийся от близких родственников, убил при рождении свою мать. Мы не хотим, чтобы то же самое случилось с тобой и с Ирмелин. Этого не хотят ни Никлас, ни Доминик.
— Нет, мы этого не хотим, — сказал Доминик. — Прощай, Виллему! Прощай, маленькая, непреклонная птица несчастья! Я хотел сделать тебя счастливой, но…
Он не смог договорить до конца.
Они ушли. Виллему зарылась лицом в подушки и рыдала так, что сердце готово было выскочить из груди.
Суд над Воллером и свартскугенцами принял компромиссное решение. Учитывая то, что все взрослые мужчины из обеих усадеб были признаны виновными и всех их не имело смысла предавать смерти, они были приговорены к различным срокам тюремного заключения.
Попав в тюрьму, воллерский помещик испытал все стадии унижения.
Но его дочь, оставшаяся в усадьбе одна со своим выздоравливающим сыном, вздохнула с облегчением. Сама она не умела вести хозяйство, но ей попался хороший управляющий. Со временем она вышла за него замуж, хотя он и был ниже ее по положению, и была с ним счастлива, но эта история не касается Людей Льда.
Жители Свартскугена подняли вопрос о возврате своего родового поместья, поскольку отец нынешнего воллерского помещика получил его обманным путем.
Основательно изучив дело, нотариус пришел к выводу, что даже если отец воллерского помещика и получил его нечестным путем, все равно это произошло после того, как поместье пошло с молотка.
Так что его бедная дочь и ее болезненный сын сохранили поместье за собой.
Да и у Свартскугена было неплохое поместье, так что ему не на что было жаловаться.
В тот день, когда за воллерским помещиком захлопнулись двери тюрьмы, он решил, что, как только выйдет на свободу, отомстит всем.
Но то ли он был слишком холеричным, то ли слишком тучным… трудно сказать.
Во всяком случае, дня освобождения он не увидел: за ворота тюрьмы был вынесен тяжелый, громоздкий гроб и почти без свидетелей зарыт в землю.
Но вдали от этих мест Сатана уже оставил свой след на земле.
Еще никто не видел его и много времени должно было еще пройти, прежде чем он предстал перед взором людей.
Много воды должно было утечь в море, прежде чем Никлас, Доминик и Виллему оказались лицом к лицу с самым ужасным в своей жизни противником, к борьбе с которым они были призваны с самого своего рождения.
Политрихум — род лиственных мхов.
