— Как тебе Огайо? — спрашивает Сара.
— Нормально. Вот только первый день в школе мог бы пройти получше.
Она улыбается.
— Что все-таки случилось? Я волновалась за тебя.
— Если я скажу, что я пришелец, ты мне поверишь?
— Перестань, — шутливо говорит она. — Что на самом деле произошло?
Я смеюсь.
— У меня по-настоящему тяжелая астма. По какой-то причине вчера случился приступ, — объясняю я, испытывая сожаление, что вынужден лгать. Не хочу, чтобы она подумала, будто я слабак, тем более что это неправда.
— Я рада, что тебе лучше.
Мы испекли оладьи, четыре штуки. Сара кладет их на одну тарелку. Она поливает их немыслимым количеством кленового сиропа и дает мне вилку.
Я смотрю на других учеников. Большинство едят с разных тарелок. Я отламываю себе кусок.
— Неплохо, — говорю я, прожевывая.
Я совсем не голоден, но помогаю ей съесть все. Мы по очереди берем по кусочку, пока на тарелке ничего не остается. Когда мы доедаем, у меня болит живот. Потом она моет тарелки, а я их протираю. Когда звенит звонок, мы вместе выходим из класса.
— Знаешь, для десятиклассника ты совсем не плох, — говорит она и подталкивает меня в бок. — Что бы о тебе ни говорили.
— Спасибо, а ты совсем неплоха для… кем бы ты ни была.
— Я в одиннадцатом классе.
Несколько шагов мы проходим молча.
— Ты ведь не будешь драться с Марком после уроков?
— Я хочу вернуть свой телефон. К тому же посмотри на меня, — говорю я и киваю на свою рубашку.
Она пожимает плечами. Я останавливаюсь у своего шкафчика. Она смотрит на его номер, запоминая.
— Не надо, — говорит она.
— Я и сам не хочу.
Она закатывает глаза.
— Эти мальчишки со своими драками. Ладно, до завтра.
— Хорошо тебе провести остаток дня, — желаю я.
После девятого урока, урока американской истории, я медленно иду к своему шкафчику. Я подумываю о том, чтобы тихо уйти из школы и не искать встречи с Марком. Но потом понимаю, что в этом случае меня навсегда заклеймят как труса.
Я открываю шкаф и выкладываю книги, которые мне не понадобятся. Потом я просто стою и чувствую, как во мне нарастает нервное напряжение. Мои руки все еще нормальные. Я думаю из предосторожности надеть перчатки, но не делаю этого. Глубоко вдыхаю и закрываю шкафчик.
— Привет, — неожиданно слышу я знакомый голос. Это Сара. Она оглядывается назад и снова смотрит на меня. — У меня кое-что для тебя есть.
— Но, надеюсь, не оладьи? Я до сих пор чувствую, что вот-вот лопну.
Она нервно смеется.
— Нет, не оладьи. Но если я тебе это отдам, ты должен пообещать мне, что не будешь драться.
— Ладно, — говорю я.
Она снова оглядывается и быстро сует руку в накладной карман своей сумки. Затем вынимает мой телефон и отдает мне.
— Откуда он у тебя?
Она пожимает плечами.
— Марк знает?
— Нет. Ну, ты все еще хочешь быть крутым? — спрашивает она.
— Думаю, нет.
— Хорошо.
— Спасибо, — говорю я. Просто не верится, что она пошла на такое, чтобы помочь мне, ведь она меня едва знает. Но я не жалуюсь.
— Пожалуйста, — отвечает она, поворачивается и убегает. Я смотрю ей вслед и не могу сдержать улыбки. Когда я иду к выходу, у холла меня встречают Марк Джеймс и восемь его друзей.
— Так, так, так, — говорит Марк. — День прошел, а?
— Точно так. И посмотри, что я нашел, — говорю я и показываю ему свой телефон. У него отвисает челюсть. Я прохожу мимо него, пересекаю холл и выхожу из здания.
Генри припарковался именно там, где обещал. Я запрыгиваю в пикап, все еще улыбаясь.
— Хороший был день? — спрашивает он.
— Неплохой. Вернул свой телефон.
— Без драки?
— Без большой.
Он подозрительно смотрит на меня.
— Даже не знаю, хочу ли я знать, что это означает?
— Наверное, нет.
— Твои руки как-то проявлялись?
— Нет, — вру я. — А как у тебя день прошел?
Он едет по дорожке вокруг школы.
— Хорошо. После того, как я тебя высадил, полтора часа ехал в Коламбус.
— Почему в Коламбус?
— Там большие банки. Я не хотел вызвать подозрение, запрашивая перевод большей суммы, чем имеется во всем городке.
Я киваю.
— Умно.
Он выруливает на дорогу.
— Ну, ты назовешь мне ее имя?
— А? — спрашиваю я.
— Для такой смешной улыбки, как у тебя, должна быть причина. Самой убедительной причиной была бы девушка.
— Как ты догадался?
— Джон, друг мой, на Лориен твой старый Чепан был завзятым бабником.
— Брось, — говорю я. — На Лориен бабников не бывает.
Он одобрительно кивает.
— Ты наблюдательный.
Лориенцы моногамны. Если мы влюбляемся, то на всю жизнь. Женитьба происходит примерно в двадцать пять лет, плюс-минус, и не связана ни с какими формальностями. Больше, чем на чем-либо еще, она основана на обещании и обязательстве. До того как покинуть планету со мной, Генри был женат двадцать лет. Прошло десять лет, но я знаю, что он скучает по жене и вспоминает ее каждый день.
— Так кто она? — спрашивает он.
— Ее зовут Сара Харт. Она дочь агента по недвижимости, от которой ты получил наш дом. У нас совпадают два урока. Она в одиннадцатом классе.
Он кивает.
— Симпатичная?
— Не то слово. И умная.
— Да-а, — протяжно произносит он. — Я давно этого ждал. Но только имей в виду, что мы можем сорваться отсюда в любой момент.
— Я знаю, — отвечаю я, и потом до самого дома мы едем молча.
Дома я вижу, что Лориенский Ларец стоит на кухонном столе. Он размером с микроволновку, почти точный куб, сорок пять сантиметров на сорок пять. Меня охватывает волнение. Я подхожу к нему и берусь за замок.
— По-моему, мне больше хочется узнать, как он открывается, чем даже что у него внутри, — говорю я.
— Правда? Ладно, я покажу, как он отпирается, потом мы его запрем и не станем смотреть, что там внутри.
Я улыбаюсь ему.
— Не придирайся к словам. Ну, так что внутри?
— Там твое Наследство.
— Что значит мое Наследство?
— Это то, что дается каждому Гвардейцу при рождении и должно использоваться его или ее Хранителем, когда Гвардеец обретает свое Наследие.
Я в волнении киваю.
— Ну, и что же там?
— Твое Наследство.
Его уклончивые ответы меня расстраивают. Я берусь за замок и с усилием пытаюсь его открыть, как всегда это делал. Разумеется, он даже не шевельнулся.
— Ты не можешь его открыть без меня, а я — без тебя, — говорит Генри.
— Ладно, и как мы его откроем? Здесь нет замочной скважины.
