Четверть часа спустя они оказались у калитки в садовой стене, выходившей на другую улицу. Любимец Сен пропал по пути — наверное, решил, что хозяйке больше ничего не угрожает.
— Приходи еще, — бросила «принцесса», изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал безразлично. — Калитка всегда заперта, но я увижу тебя в телескоп и отопру.
— Я не знаю, — замялся Кай. — Что, если это станет известно? Твои родители…
Сен усмехнулась:
— Мой рыцарь боится?! Зря. Всем все равно. — Она чуть помолчала и наконец выдавила, кривя губы: — Так ты придешь?
В этот момент Кай понял все: замученных кукол, игры на костях, подзорную трубу, показывающую только врагов. Сен была одинока так же, как и он. Родители наверняка знали о ее даре — или, по церруканским понятиям, уродстве. Они использовали положение и власть, чтобы спрятать свой позор, свой темный секрет за высокими стенами. Подальше от любопытных глаз и ушей, чтобы, не дай Ягуар, никто не догадался. Девочке не с кем было играть, и она придумала себе фрейлин, эльфов и тюремщиков. Возможно, по стечению обстоятельств, Кай оказался первым за долгое время человеком, который уделил ей внимание. Пусть даже по принуждению. Или не только?
Кусты бесшумно раздвинулись, и перед Аджакти появился Ферруш, волочивший в зубах покрытый пятнами фруктового сока плащ. Финики! Сен приняла ношу и сунула импровизированный мешок в руки гладиатору:
— Возьми. Я ими все равно уже объелась.
Кай обещал заходить. Возвращаясь в казарму, он размышлял о том, стоит ли ставить в известность Мастера Ара. Безусловно, господину будет интересно узнать об обнаруженной волшебнице. Но что, если девочка заинтересует мага настолько, что он решит сам явиться в Церрукан, чтобы склонить ее на сторону тьмы? И, если это не удастся, прикажет уничтожить ее? Что, если, призвав Мастера, Кай откроется перед ним, и господин узнает, чему в действительности обучает его Фламма?
В ту ночь он уснул, по привычке сжимая в кулаке Тигле. Но какую бы дверь в башне с маятником ни открывал, везде в лицо били языки пламени, с ревом поглощавшие арену, Танцующую школу, Фламму, Лилию, Тача, Аркона. Наконец в очередной комнате он обнаружил корчащуюся в огне Аниру. Кай бросился внутрь, чувствуя вонь собственной паленой плоти, подхватил обугливающееся на глазах тело, но оно осыпалось пеплом между его пальцев; последними были тлеющие, как угли, глаза. Он пробудился от собственного крика и ворчания Токе:
— А говоришь, тебе не снятся сны.
На следующий день Кай еще не принял решения. Ритмично взваливая деревянный брус на ноющие плечи и опуская его на вытянутых руках, гладиатор надеялся, что тренировками вымотает себя настолько, что будет не в состоянии видеть сны. Ни с Тигле, ни без нее.
— В день второй декабря 134 года п.п.в.в.[28] свершилось у стен обители чудо небывалое и великое — дитя женского полу по имени Альма от роду четырех лет исцелилось силою Света от смертельной раны.
Феофан замолчал, давая время писцу занести сказанное на пергамент. Перо прилежно скрипело в тишине кельи, увековечивая недавние события для будущих поколений. Настоятель по опыту знал: лучше всего заполнять летопись не промедляя, по следам случившегося, пока оно еще свежо в памяти. Но со дня Ясеневого чуда уже миновало почти трое суток, а преподобному только сегодня выдался случай залучить к себе брата Свирида. С момента исчезновения злополучного послушника обитель кишела мирянами, маги СОВБЕЗа расхаживали по монастырю, как у себя дома, расспрашивали всех и вся, даже посмели учинить допрос самому Феофану. Ничего святого для них не было! Наконец ищейки убрались восвояси, оставив троих на случай, если Анафаэль вернется в обитель. Чего, искренне надеялся преподобный, никогда не случится.
— …смертельной раны, — повторил монах последние записанные слова и воззрился на настоятеля с пером наготове.
— Случилось сие под ясенем, что стоит на холме у восточной стены, — размеренным голосом продолжил Феофан, выглядывая в окно на запорошенный снегом сад. Галки тесно обсели рябину, отяжеленную алыми гроздьями. Инок шел за водой, оскальзываясь на обледенелой дорожке и взмахивая руками, похожий на взъерошенную черную птицу.
— …восточной стены, — монотонно пропел брат Свирид.
Настоятель вздохнул. Он не был уверен в том, как следовало изложить дальнейшие события. Послужил ли беглый послушник проводником божественной силы, и дитя исцелилось молитвами — его и остальных братьев, как надеялся Феофан? Или же правы рыжая Летиция и ее прихлебатели, и мальчишка — всего лишь безумный маг, скрывающийся от правосудия убийца? «Что бы ни говорили ищейки закона, простому волшебнику не под силу не только исцелить умирающего, но и уничтожить все следы ран! Даже Мастер не сможет отменить зиму хотя бы всего на час!» — возразил сам себе преподобный.
Вкрадчивое покашливание прервало его размышления. Брат летописец скромно напоминал о своем присутствии, очевидно решив, что старик задремал у окна. Настоятель засунул зябнущие руки поглубже в рукава рясы и повернулся к Свириду, возобновляя диктовку:
— Лекарское искусство не в силах было спасти агнца, истерзанного волками.
Аллегории и метафоры украшали стиль. Они же затемняли смысл сказанного и давали почву для множественных трактовок. Преподобный заботился о будущих поколениях, но насущный день диктовал свои правила.
— Служитель Света отнес умирающую под ясень и вознес молитву Создателю.
Перо послушно царапало пергамент. Преподобный размышлял, как сформулировать следующую фразу наиболее обтекаемо, когда раздался стук в дверь. Феофан сделал раздраженный знак ладонью. Брат Свирид проворно поднялся с места и высунул длинный тонкий нос в коридор:
— Преподобный отец занят.
Из-за двери донеслось невнятное бормотание. На летописца, очевидно, наседали, но он не сдавал позиции, пытаясь захлопнуть створку с опасностью прищемить наиболее выдающуюся часть своей физиономии. Феофан не выдержал:
— Ну что там?! Неужели это не может подождать?!
Воспользовавшись моментом, навязчивый посетитель просочился между защитником кельи и косяком. Перед преподобным предстал всклокоченный брат Макарий.
— Эко… эзо… — задыхаясь, выпалил он, тыкая пальцем себе за спину, — экзорцист! Отец Стефано! Он приехал.
— Свет Всемогущий! — Признаться, Феофан совсем позабыл о священнике. Конечно, он немедленно отправил голубя в Тис, чтобы отменить визит, в свете последних событий казавшийся совершенно не к месту. Но его послание, скорее всего, достигло преподобного Агапита, когда отец Стефано уже был в дороге.
