– Три дня назад.
– Много, – вздохнул мастер. – И ты вовсю пользовался силой. Это ускоряет внедрение контура. Будем надеяться, процесс не зашел слишком далеко.
– Так что, меня еще можно освободить от этой штуки? – обрадовался я.
Мастер покачал головой:
– Нет. Целиком – нельзя. На это не хватит сил всего Совета, не то что меня одного. А если и хватит, тебя убьет наверняка. Все, что можно сделать, – постараться исправить детали. Превратить в обычную печать ринской школы.
– И какой с того прок?
– Прости, парень, но это единственный вариант, который я могу тебе предложить, – сказал маг. – Если бы все зависело лишь от меня… Но я связан обетами и должен соблюдать законы и правила нашей школы. По ним я вообще должен был тебя на месте убить, как только узнал о печати мятежников.
Вот вам и святоша с рассеянной улыбкой! Так выходит, что мастер затеял это на свой риск и страх? «И ведь убьет», – понял я, глядя в разом похолодевшие глаза. Шансы на то, что поединок с мастером Талдианом продолжит списки моих побед, ничтожны. Он был самым сильным и умелым магом из всех, кого я встречал до сих пор. И оставался грозным противником, несмотря на полученные раны. Да и прав он в общем-то. Если уж полностью печать не извести, это единственный выход.
Наверное, готовность согласиться как-то отразилась на моем лице, и мастер поспешил добавить очередную порцию дегтя:
– Тебе тоже придется принести обеты.
Нет, жить я, конечно, хотел. Естественное желание любого человека. Но тут меня прорвало:
– Что?! Те самые, из-за которых я должен сдохнуть, не совершив ничего плохого?! Может, еще пятки лизать этому вашему Совету, за который вы так усердно извинялись? Да ни за что на свете не стану слушать старых уродов, искалечивших всю мою жизнь!
Я ждал в ответ какого-нибудь смертоносного плетения. Стоящий передо мной человек не из тех, кто разбрасывает впустую слова. Но он лишь отвел взгляд и сожалеющим тоном проговорил:
– Я не могу привести в ряды школы посвященного, способного обернуться против нее. Просто не имею права. Я наводил о тебе справки, Ксилиан. Я знаю, что значит для тебя слово, и готов на него положиться. Но дать его ты должен.
– Большее, что могу обещать, – буркнул я, – не делать ничего, что навредит вашей ящеролюдовой школе. А если уж помогать, то так, как сам это вижу.
Некоторое время мастер молчал, обдумывая мой последний выпад, затем улыбнулся, протягивая ладонь:
– Пойдет. Для меня лично такого обещания достаточно. А Совет пусть разбирается как знает.
Я протянул руку в ответ. Предложение принято. Сделка состоялась. Я добровольно согласился войти в ряды ринской школы. А там будь что будет. Хватит бегать от судьбы, когда она так упорно тычет носом в то, что настоящий мой путь далек от темных переулков Стрелки. Пора принять этот вызов лицом к лицу.
Тем временем мы успели добраться до знакомой до боли части лабиринта. Мастер с любопытством оглядел големов в первом зале, от души посмеялся над историей о «тайном оружии».
Но стоило нам пересечь порог второго зала, как маг вновь собрался, делаясь предельно серьезным.
– Отличное место, – заявил он. – Как раз то, что нужно, чтобы заглушить возмущения поля. Ты готов?
Я молча кивнул – просто потому, что вслух напрашивался совсем другой ответ. Что бы вы сказали на вопрос о готовности к тому, чтобы из вашей спины по живому резали ремни?
– На всякий случай, – добавил мастер. – Никто не должен знать, что здесь произошло. Никакого Айхерна. Никакой печати отступников. Обряд посвящения произвел я от начала до конца, и точка. А теперь пробуждай силу. Поглядим, как далеко все зашло.
Закончив осмотр, маг недовольно поморщился:
– Глубоко внедрилась. Скверно.
Несмотря на малоутешительный вывод, мастер пробудил силу, отделил плетенку-копию от собственной печати и принялся сосредоточенно насвистывать что-то себе под нос, отрезая и рассеивая куски. Наконец от всей фигуры остался большой прямоугольник с витиеватыми узорами по углам.
– Забирай их под собственный контроль, – велел маг. – Будем подгонять расположение.
Как ощущается внутри ауры чужая магия, я уже вдоволь испробовал на собственной шкуре. Плетенки, принадлежащие мне хотя бы наполовину, оказались неприятными, но вполне терпимыми. Наступил самый муторный этап: поставить новые элементы на их законное место относительно существующей печати. Мастер долго и внимательно вслушивался, поминая недобрыми словами диссонансы, ринских отступников, Айхерна, идиотов, Совет, посвященного Алдара и кучу неизвестных мне личностей, но в итоге остался удовлетворен работой.
– Держи их теперь крепко, – сказал он. – Самое тяжкое осталось. Отделить старый контур и внедрить этот. Рассеется или сдвинется – пеняй на себя. Новый мне потом точно не создать.
С этими словами мастер рассеял последние лишние детали, игравшие роль меток, прикрыл глаза и пробудил силу на всю мощь.
Я стиснул зубы, стараясь не заорать. Ощущение было такое, будто мне пытаются переломать разом все кости. Не знаю, сколько это длилось. Мне показалось – целую вечность. Потом боль поутихла.
– Не хватает силы, – прохрипел мастер.
Дышал он часто, неглубоко. На бледном лице пот размывал пепел и сажу, отчего зрелище из жутковатого превращалось в совершенно кошмарное.
– Нужна еще… Твоя… Знаешь, как ауры сливают? Просто… Доверься.
Кометы трехвостые! Последнее, что мне хотелось делать, это открывать тайну моего дара кому бы то ни было еще. Даже мастеру Талдиану.
Да, я был прав. В ринской школе свободно практикуют техники, запрещенные Академией. Но если покойный урод Айхерн ломился в мою ауру как последний налетчик, выносящий топором все преграды на пути, то в случае мастера попытки контакта больше походили на деликатный стук в дверь. Я собрался напряженным комком, готовый отразить любое вторжение.
Мастер почувствовал это мгновенно. И тогда он просто отступил, раскрываясь сам, предоставив мне возможность ответного шага.
Нет, слияние аур – не чтение мыслей. Большее, что можно здесь уловить, – общее направление эмоций. Но и этого зачастую более чем достаточно.
Первым, что я уловил, оказалось искреннее желание меня спасти. Мастер не кривил душой, выражая сожаление и сочувствие. Он и правда говорил то, что думал, а делал все, что считал правильным. Это было для него в порядке вещей: просто так взять да и помочь совершенно незнакомому парню. Стремление совладать с ящеролюдовой плетенкой любой ценой затмевало все остальные чувства. Только одно оказалось достаточно сильным, чтобы прорваться сквозь него: страх. Страх не успеть, сломаться под напором безликой тьмы. Неумолимой, сгущающейся, подступающей со всех сторон…
