– Так вот, девятый, – требовательно сказал Сепулкрейв.
– Девятый, да, – промямлил хранитель библиотеки.
– Тяжелый день, – подхватил герцог, – ой, тяжелый.
Саурдаст, принимая мрачный тон собеседника, повторил:
– Верно… Девятый день – он всегда слишком тяжелый.
Неожиданно по морщинистой щеке библиотекаря скатилась крупная слеза. Это было тем более неожиданно, что выражения глубоко посаженных глаз старика было просто невозможно разглядеть. Очевидно, старик и сам удивился собственной слабости, потому что тут же принялся смущенно промакивать глаза руками. После чего судорожно вцепился в принесенные книги. Лорд Сепулкрейв тут же сделал вид, что не видит смятения чувств хранителя библиотеки – он принялся поправлять корону, которая и без того идеально сидела на его голове. Наконец, выдержав приличную дистанцию во времени, он снова положил подбородок на согнутую в локте руку и тихо сказал:
– Ну, продолжай.
Саурдаст встал и, сделав несколько шагов по комнате, снова вернулся на свое место. После чего он с неожиданной яростью принялся отставлять в сторону оставленные возле герцога утренние яства. Саурдаст настойчиво расчищал пространство на столе. Наконец, покончив с этим занятием, старик раскрыл три из четырех принесенных инкунабул на заранее заложенных местах и поставил книги на торцы прямо перед собой.
Книги были особенные. Первая, к примеру, представляла собой распорядок жизни герцога. Находившиеся слева страницы, тщательно разлинованные, были испещрены датами с разными важными пометками, а по правую сторону бисерным почерком значилась полезная информация, как-то: важные дела, о которых ни в коем случае нельзя забыть, указывалась одежда, которую необходимо надевать по тому или иному случаю. Там же указывались возможные варианты развития событий и рекомендации герцогу – как поступить в таком-то и таком-то случае.
Второй том был, так сказать, рабочим – заметки вносились туда по ходу дела. Том третий содержал в себе списки разных церемоний, описания обычаев, примет и традиций, которые следовало соблюдать. В общем, отраженная гусиным пером на пергаменте жизнь. Понятное дело, что непосвященный человек, заглянув в одну из книг, попросту запутался бы во всех этих записях. Ориентировался в них один только Саурдаст – ведь это, собственно говоря, был его хлеб, не больше и не меньше.
Следующие двадцать минут библиотекарь ровным голосом перечислял разные неотложные дела, которые полагалось сделать его сиятельству именно сегодня. Лорд Сепулкрейв внимательно слушал, то и дело кивая. Саурдаст же, водя пальцами обеих рук по записям в двух книгах сразу, напоминал, к примеру, что на сегодняшний день запланирована замена давно проржавевших брусьев металлической лестницы, что вела в пруд, в котором разводили карпов для кухни – на 2:37 пополудни, потому что лестница стояла добрых семь десятков лет и даже может еще некоторое время прослужить, но зачем рисковать…
Наконец, изложив герцогу его график на весь день, Саурдаст замолчал и украдкой посмотрел на часы – до десяти еще оставалось одна минута.
Герцог Гроун неожиданно бросил на секретаря быстрый взгляд и спросил:
– Скажи… Ты уже слышал о моем сыне?
Саурдаст, который в очередной раз с надеждой посмотрел на циферблат, страстно дожидаясь, когда часы начнут отбивать положенные десять часов, пропустил вопрос мимо ушей. Но, посмотрев в лицо лорду Сепулкрейву, он виновато закашлялся. Старик заметил, что даже сквозь оливковый цвет кожи хозяина проступает бледность. Герцог же, схватив со стола серебряную чайную ложку, согнул ее дугой.
Неожиданно отворилась дверь и в трапезную вошел… Флей.
– Пора, – объявил камердинер, делая многозначительный жест в сторону не до конца убранного стола.
Лорд Гроун молча встал и направился к двери.
Флей, понимающе посмотрев на библиотекаря, торопливо схватил из вазы несколько персиков и, засовывая их на ходу в карман, кинулся вслед за лордом.
КОЛЕНО ДОКТОРА ПРУНСКВАЛЛЕРА
Комната Фуксии, как обычно, была завалена всевозможными вещами – книгами, игрушками, разноцветными тряпками. Фуксия жила на втором этаже западного крыла Горменгаста. У стены напротив входа стояла просторная кровать из орехового дерева, два треугольных окна выходили на кварталы лачуг, в которых трудились резчики по дереву, жаждавшие свободы в известный день выбора герцогом трех самых искусно сделанных скульптур. Дальше, где заканчивались кварталы, раскинулись пастбища и сенокосные угодья, за ними – мрачный Дремучий лес.
Все стены Фуксия облепила рисунками, выполненными углем на плотной желтоватой бумаге. Все рисунки без исключения были необычными – в них отсутствовало чувство пропорции. Скорее всего, объяснялось это тем, что девочка предпочитала рисовать в минуты душевного волнения. Вообще, все, что находилось в комнате – не только рисунки, но и игрушки, тряпки, ящички с красками – свидетельствовало о желании молодой хозяйки почаще бросать вызов занудливому порядку, который наводили повсюду в замке бесчисленные слуги.
Спальня имела еще одну немаловажную особенность – только отсюда можно было попасть на чердак – святую святых Фуксии. Дверь, что вела из комнаты в крохотную каморку, где начиналась винтовая лестница на чердак, была спрятана за высокой спинкой кровати, так что Фуксии часто приходилось передвигать свое ложе с места на место.
Дочь хозяина Горменгаста всегда педантично загораживала кроватью дверь на заветный чердак, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не проник туда. Впрочем, подобная мера предосторожности была лишней – во-первых, никто, кроме нянюшки Слэгг, не входил в ее комнату, а во-вторых, даже старая нянька, возжелай она проверить – а какие тайны скрывает девчонка от остальных – все равно не смогла бы вскарабкаться на чердак по неимоверно крутой лестнице с очень узкими ступенями, да вдобавок еще в полной темноте. Сама же Фуксия давно наизусть выучила каждый изгиб лестницы, так что даже бегала по ней, насколько можно было бежать по винтовой лестнице.
Для детей чердаки вообще всегда представляются настоящим магнитом, особенно, если там что-то лежит. Понятное дело, что каждое поколение хозяев Горменгаста обязательно оставляло память о себе – и не только разными пристройками к замку, но и складированием разного вышедшего из употребления скарба на чердаке. Все это, покрытое толстым слоем пыли, теперь беспорядочными кучами громоздилось под черепичной крышей, и там оставалось еще достаточно места для грядущих поколений – ведь и они, несомненно, достойны увековечить память о себе.
