Я кинулся, кричу:
— Клавдий, я его сейчас засыплю!
А тот меня с Гертрудой вместе держат. Не надо, мол, поддаваться на провокации. Только зря он это. Лучше б я его тогда засыпал.
А вечером мне Клавдий говорит:
— Лаэрт, сынок, у меня к тебе есть дело. Не хочешь послужить державе?
Я говорю:
— О чём базар?! Гамлета прикокать? Я прям сейчас.
— Нет, такие методы Европа осуждает. Вы всё-таки с ним друзья.
— Видал в гробу я таких друзей у белых тапках!
— Не торопись. Вы с ним играли в детстве. Полоний вас качал на одном колене.
Меня прям слёзы прошибают. Сподобил мне Господь дружком обзавестись!
— Давайте, батя, говорите, чего мне с этим гадом сделать.
— Да всех делов сопроводить его до Виттенбергу. У принца сессия должна начаться. А там два курса впереди.
— И всё?! Я его придушу в дороге!
— Не надо. Эти вещи делают иначе. Я с вами письмецо пошлю к декану. А в письмеце том напишу, как надобно им поступить с хорошим человеком. Пусть его почаще содит в карцер, даёт уроков выше головы, гоняет раз по десять с пересдачей. А напоследок пусть оставит на каждом курсе на повторно.
Ну, думаю, загнул товарищ Клавдий! Кто ж выдержит такое!
Плывём мы трое в Виттенберг. Я думал: как перенесу дорогу? Ему ж, скотине, не стыдно мне в глаза глядеть! Папашу укокошил, сеструху утопил (косвенно, конечно), а теперь сидит в каюте и бренчит на мандолине!
Тут поднялся такой штормила! Мы все трое напугались. А Гамлет говорит:
— Давайте, братцы, напьёмся водки! А то я не хочу к рыбам трезвый потонуть!
Мы смотрим: человек-то вроде в ум вошёл, заговорил по-путному. И стали открывать бутылки. Три дня нас мотало штормом. Мы упились в дымину, орали песни, целовались, какие-то травили анекдоты, пели матерные песни. Срамота была такая, всего и не упомню.
Короче, высадились в Виттенберге мы друзья друзьями. Всё прошлое забыто. Идём по городу. Я так оробел: кругом такие люди, а я орясина провинциальная. А эти двое прям заправские студенты. Мне Розенкранц так шлёпает рукою по спине. Не надо, мол, Лаэря, так бояться — всё будет ништяк! С ними все здороваются, шутки забивают. Как, мол, там Клавдию, загнул салазки? А как Офелии, задрал подол? Я уж совсем не понимаю: они все тут гопники такие? Или через одного?
— Ребята, вы пока валите в деканат, а я в общежитие зайду. — сказал нам Гамлет.
Розенкранц обрадовался: иди, говорит, иди! Скажи ребятам, чтобы выпивку поставили!
— За упокой! — расхохотался Гамлет.
Я шуток глупых не понимаю и вскипел:
— Розенкранц, он катит про Офелию?!
— Нет, Лаэря, это просто местный анекдот.
Мы пришли к декану. Я остался в коридоре, а Розенкранц в приёмную вошёл. Через минуту вижу: стражники бегут. А ещё через минуту — Розенкранца тащут! Дотащили до угла, шарах секирой и ёк башка!
Я перепугался. Что, прости Господи, за шутки тут у них?! Вскочил к декану в кабинет, ору, как ненормальный:
— Вы что, рехнулись?! Какого ляда парня загубили?!
А этот толстячок мне так спокойно:
— Чего вы, милый, тут орёте? Здесь вам не в Дании кривляться на базаре. Мы выполнили просьбу Клавдия. Он наш старый друг. Мы вместе с ним учили зоологию. И трупы резали ночами. Разве я ему не окажу простой услуги? Да вот, читайте сами в письмеце.
Я сунулся к письму, а там написано предельно просто: срубить башку подателю сего. И подпись за печатью: Клавдий.
Вот блин. Я понял: Гамлет только вид делал, будто напивался, а сам письмишко подменил. Клавдий-то писал совсем другое.
Я в общежитие бегом. Поймаю гада и зарежу. А там уж пьяная компания шумит. И вправду поминают Розенкранца. Кричат мне: эй, гомункулюс, иди сюда! Тебе тут персональная бутылка спиртуса!
Я обозлился, спирту хряпнул, нож достал и всем им говорю:
— Коль Гамлета до вечера не отыщу, всем вам тут, гадам, бошки посшибаю!
Они маненько напугались да по латыни мне и говорят:
— Послушай, эмбрион дебильный, в прозекторскую дальше. Твой Гамлет, как пришёл, так сразу выдал нам для помину ящик водки. А сам тут же побежал и взял билет обратно в Данию. Иди-ка с миром, киллер деревенский, да не забудь соплю в карман убрать. А то мы в Данию-то вашу как приедем, да всех научим, как трупы зашивать иглой кривою!
Вижу, не мне с ними спорить и побежал, как мне советовали, прямиком на пристань.
Приехал в Данию, а там террор царит. Гертруда с Клавдием на цыпочках все ходють. А слуги с перепугу разбежались. А этот цуцык виттенбергский сидит на троне и ухмыляется, паскуда:
— Что, экспонаты, напужались? То ли ещё будет!
Я к Клавдию бегом.
— Всё, — говорю. — больше ты меня не остановишь. Пойду с гадёнком драться на ножах.
Он мне сквозь зубы:
— Иди. Дерись.
А сам так улыбается Гертруде: всё, милая, путём. Им ведь надо соблюсти порядок, этикет. Нельзя же, в самом деле, пойти и просто пырнуть ножом наследника престола. Я им мешать не стал. Пошёл, поймал змею и намазал ножик змеиным ядом, чтобы точно уж наверняка его свалить. А шпагу намазал ботулизмом.
Всё общество уселось в зале, из окна вид на природу. Герольды вышли, протрубили. Всё путём, с виду, как учебная дуэль. Его сиятельства желают поразмяться.
Он вышел, как пижон, весь в белой рубашонке с кружавами. Гертруда говорит:
— Сынок, смотри не простудись.
— Целую руку, мама. — а сам на Клавдия глядит.
Тот не дурак и тоже догадался, на кого Гамлет точил ножи. И говорит мне:
— Лаэрт, ты валерьянку подевал куда?
Мы с ним договорились подсунуть принцу в вине побольше валерьянки. Он задуреет и начнёт всё время мазать. Только я с Клавдием на сей счёт советоваться больше не хотел. Он сторонник слабых мер, а для этой падлы требуется кое-что похуже. Я ему сунул в руку пузырёчек с клофелином и только говорю:
— Сам-то не напейся из евонной кружки.
А дальше всё, как в цирке. Гертруда кинула платочек, Гамлет как бросится ко мне. Как в клинч вошли, он мне шепчет:
— Хана тебе, Лаэрт. Я тебя уделаю, как плюшевого зайца.
— Погоди, Гамлюша, — отвечаю. — Придёт и твой черёд крокодилов есть.
И ножичком его тихонько тык в ручонку. Он отвалил и чего-то испугался.
— Сынок, попей вина. — говорит ему Гертруда.
— Пейте, мама, сами.
— Ну, хорошо. — она и потянулась к кружке.
— Не пей, Гертруда. — говорит ей Клавдий.
Она ему: — Я пить хочу!
И, натурально, пьёт отраву. Я понял: время мало. Он как сообразит, что мама вовсе не от валерьянки померла, так сам и не сунется попробовать винца. И сам прошу:
— Налей мне, Клавдий, из своей бутылки.
