— Вот и конец нашим ожиданиям, — с видимым облегчением проговорил Кеннед. — Когда будете падать, оставьте мне клочок незагаженной травы.
Дюкр глядел вслед удаляющимся капитанам. Кеннед произнес старинное солдатское напутствие, которого историк не слышал очень давно.
— Удивляетесь, откуда Кеннед это знает? — спросил Лулль, угадав его мысли. — Его отец служил у Дассема Ультора. Во всяком случае, так говорят. Имена можно вычеркнуть из истории. Но сколько ни перекраивай прошлое, оно все равно покажет свое истинное лицо. Что вы на это скажете, старик?
Дюкру расхотелось говорить.
— Пойду-ка и я проверю амуницию, — сказал он, оставляя Лулля одного.
Окончательное построение удалось завершить лишь к полудню. Стратегия Кольтена перепугала беженцев. Посчитав, что их бросили на произвол судьбы, они едва не подняли бунт. Воздух сотрясался от нелепейших слухов и домыслов. Но Кольтен недаром поручил охрану клану Горностая. Всадники с лицами, прошитыми разноцветными нитями, черными узорами татуировки и заостренными зубами устрашали одним своим видом. Еще более устрашали их манера держаться и насмешки над теми, кого они поклялись защищать. Кровожадный вид воинов намекал на обратное. Собрание знати тут же принялось строчить новые претензии на «оскорбительное обращение» и требовать, чтобы свитки с их жалобами немедленно доставили Кольтену. О том, как виканцы из клана Горностая воспринимали их требования, лучше умолчать. Но порядок в стане беженцев был восстановлен.
Когда основные силы армии построились, Кольтен приказал начать переправу.
День выдался испепеляющее жарким. Сапоги солдат, конские копыта и колеса повозок очень быстро измолотили и подмяли окрестную траву, оставляя за собой облака сизой пыли. Предсказание Лулля начинало сбываться. Тряпка на лице спасала лишь частично. Саднящее горло вновь требовало воды, и Дюкр, отвернув защитную повязку, поднес к губам мятую фляжку.
Слева от историка шел капрал Лист. Его лицо, как и все остальные лица, больше напоминало белую маску. Из-под шлема, сдвинутого на лоб, текли серые струйки пота. Справа шла спутница Дюкра по ночной миссии. Он так и не спросил ее имени, мысленно прозвав эту женщину Безымянной морячкой. Историком завладевал страх. Страх расползался по всему телу, словно заразная болезнь, и имя ему было… знание.
«Я боюсь называть имена. Имена и лица — словно переплетенные змеи; они кусают больнее всего. Я больше ни за что не вернусь к "Списку павших". Теперь я очень хорошо понимаю: безымянный солдат — это подарок. Если у убитого солдата есть имя, оно требует ответа от живых. Возмездия, которое не всегда осуществимо. Имена не дают никакого утешения, ибо не на все вопросы можно ответить. Почему мы не замечаем живых, но так почитаем мертвых? Почему так цепляемся за утраченное, а на то, что рядом, не обращаем внимания? Я не буду называть имена павших. Они стояли рядом с нами и будут стоять, пока мы живы. Пусть не говорят, что я был среди павших, дабы не упрекать в этом живых».
Река Пата протекала по обширной пойме. Вероятно, когда-то здесь было озеро. Когда передовые отряды достигли восточного края и начали спускаться к реке, Дюкру открылась вся панорама будущего поля битвы.
Камист Рело со своей армией уже ждал их на другом берегу. Солнце играло на щитах его солдат, на их оружии и доспехах. Над головами высился лес знамен и стягов. Казалось, что неприятельская армия плывет в дрожащем от жары воздухе. Численность ее была внушительной.
В шестистах шагах от Дюкра тянулась узкая полоса реки с валунами и колючими кустарниками по берегам. К месту переправы подходила дорога. На другом берегу она сворачивала на запад, где был такой же пологий склон. Однако солдаты армии Рело успели изменить его до неузнаваемости. Теперь там виднелся крутой уступ. Обойти его было невозможно. К югу и северу от этого места пусть преграждали естественные каменистые холмы и известковые горы. Камист Рело безошибочно выбрал место сражения, расположив на вершине насыпного холма свои отборные части.
— Клобук его накрой! — выдохнул Лист. — Этот мерзавец восстановил Гелорский утес! Вы посмотрите вон туда. Видите столб дыма? Это Мельм. Там у нас был гарнизон.
Дюкр прищурился. На юго-востоке возвышалась небольшая крепость.
— Чья эта крепость? — спросил он капрала.
— Это не крепость, а монастырь. Он обозначен всего на одной карте.
— Не знаешь, какому божеству он посвящен?
Лист неопределенно пожал плечами.
— Кому-то из Семи божеств.
— Если там еще остались монахи, им сегодня будет на что взглянуть.
Внизу, а также к северу и югу от поймы Камист Рело сосредоточил свои остальные войска. На южном фланге Дюкр заметил знамена Сиалка, Халафана, а также несколько грубо сшитых знамен дебралийцев и тифанцев. Солдаты из Убарида занимали северный фланг. И фланги, и войска, что находились на самом берегу Паты, все значительно превосходили своей численностью армию Кольтена. Посчитав, что противник уже достаточно близок, воинство Дриджны встретило малазанцев нарастающим гулом голосов, бряцанием оружия и звоном щитов.
Моряки подходили к переправе в полном молчании, презрев это неистовство звуков. Никто в Седьмой армии не дрогнул и не замедлил шаг.
«Боги милосердные, что же будет дальше?»
Река Пата вполне могла бы сойти за ручей с мутной теплой водой. Ее ширина не достигала и десяти шагов. Каменистое дно обильно покрывали водоросли. Прибрежные валуны побелели от многочисленных слоев высохшего птичьего помета. Над ними вились тучи мошкары. Жалкая прохлада, испытанная Дюкром при переходе, исчезла, едва он ступил на другой берег. Пойменное пекло тут же накрыло его своим прозрачным плащом.
Историка одолевал пот. Спина под кольчугой давно взмокла. Грязные струйки текли внутрь кольчужных перчаток, делая липкими его ладони. Дюкр подтянул крепление щита. Правую руку он постоянно держал на рукоятке своего короткого меча. Он старался больше не прикладываться к фляжке, хотя рот и горло отчаянно требовали хотя бы пары глотков воды. Он задыхался от смрада, оставляемого солдатами, которые двигались впереди, — смеси выделений человеческого тела и страха.
Идущие впереди напомнили ему еще одно давнишнее ощущение, знакомое по своей солдатской молодости. В безостановочном движении вперед таилась какая-то печаль. Не предчувствие поражения, не подавленность, а грусть.
«Мы маршируем рядом со смертью, и, пока еще наше оружие покоится в ножнах, пока кровь не окропила землю и крики не заполнили воздух, мы остро сознаем бессмысленность грядущей битвы. Не будь на нас доспехов, мы бы, наверное, плакали. Чем еще ответить на предчувствие неминуемых потерь, где счет пойдет на десятки и сотни?»
