— Народ души в нем не чаял. За всю историю мира ни одного правителя так не любили! — сказал Байяз. — С каждым он обращался, как с равным, а половину своих доходов жертвовал бедным. Однако знать устроила против Дантуса заговор и, заточив свергнутого императора в тюрьму, возвела на трон своего ставленника.
— Неужели? — пробурчал Джезаль, пристально вглядываясь в другой конец полупустой площади.
— Однако народ не бросил обожаемого монарха в беде. Простолюдины вышли на улицы и устроили бунт. Справиться с мятежниками новым правителям не удалось. Изменников выволакивали из дворцов и вешали на первых попавшихся перекладинах. Уцелевшие заговорщики, испугавшись народного гнева, тут же вернули трон Дантусу. Надеюсь, теперь, мой мальчик, вы убедились, что любовь народа — вернейшая защита правителя от врагов?
Тот вздохнул.
— А я предпочитаю поддержку господ.
— Ха! Их любовь дорога и непостоянна, как ветер. Разве вы, капитан Луфар, не дежурили в Круге лордов на заседаниях открытого совета?
Джезаль нахмурился. Возможно, в болтовне старика есть крупица истины…
— Да, — продолжал Байяз, — такова любовь знати. Представителей высокого сословия лучше разобщить. Разжечь между ними зависть. Устроить соревнование за малые милости. Любой их успех выставлять как свою заслугу. А главное — не допустить, чтобы хоть один из них набрал силу и бросил вызов своему повелителю.
— А это кто?
Джезаль указал на статую, которая была заметно выше остальных: красивый мужчина средних лет с густой бородой и вьющимися волосами. Впечатляющее лицо. Только губы мрачно сжаты, да гордое чело гневно сморщено. Сразу видно — с таким шутки плохи.
— Это мой учитель Иувин. Он не император — он советник. Для многих — первый и единственный. Он создал империю, он же ее, по сути, и разрушил. Великий человек, великий во всех отношениях. Увы! У великих людей великие промахи. — Маг покрутил в руке ветхий посох. — Уроки истории надо знать назубок. Старые ошибки можно совершать только раз. — Он помолчал. — За исключением тех ситуаций, когда нет другого выбора.
Джезаль потер глаза и оглядел форум. Лекция, пожалуй, пошла бы на пользу кронпринцу Ладиславу. Хотя… вряд ли. Неужели вот для этого он, Джезаль, распрощался с мечтой о славе и возможном повышении, ради которых так усердствовал на службе? Неужели его оторвали от друзей лишь для того, чтобы он выслушивал унылые разглагольствования странного плешивого скитальца?
Погрустнев, он рассеянно уставился на трех солдат, шагающих через площадь, и вскоре понял, что те направляются прямиком к нему и Байязу. Еще две тройки солдат приближались к ним с других сторон.
У Джезаля пересохло в горле. Доспехи и оружие солдат, старомодные, но крепкие, не на шутку его встревожили: их явно не раз испытывали в бою. Фехтование — одно дело, а настоящая драка, где тебя могут серьезно ранить или даже убить, — совсем другое. Нет, разумеется, он не трусит! Просто слегка напрягся: когда на тебя с трех сторон наступают девять вооруженных мужчин, отрезав все пути к бегству, волнение естественно.
Байяз тоже их заметил.
— Кажется, нам подготовили теплую встречу.
Солдаты окружили их кольцом: лица непроницаемы, оружие крепко сжато. Джезаль, расправив плечи, напустил на себя грозный вид, однако смотреть в глаза подошедшим не стал и за эфесы клинков не взялся. Незачем их лишний раз нервировать, напрашиваясь на внезапный удар кинжалом.
— Вы Байяз, — сказал командир отряда, крупный мужчина в шлеме, увенчанном грязным красным пером.
— Это вопрос?
— Нет. Наш господин, наместник императора, Саламо Нарба, губернатор Халциса, приглашает вас во дворец на аудиенцию.
— Приглашает? — Маг обвел взглядом солдат, а затем, приподняв брови, посмотрел на Джезаля. — Думаю, отказываться грубо. Тем более что наместник прислал за нами почетный эскорт. Что ж, ведите.
* * *
Если хочешь рассказать о Логене Девятипалом, скажи, что все у него болело. Хромая, тяжело дыша, взмахивая руками, чтобы удержать равновесие, он медленно брел по разбитым булыжным мостовым; всякий раз, стоило ему опереться на больную ногу, его лицо искажала мученическая гримаса.
Брат Длинноногий, оглянувшись через плечо, ухмыльнулся при виде столь жалкого зрелища.
— Как твои раны, друг мой?
— Болят, — процедил Логен сквозь сжатые зубы.
— Думаю, ты терпел боль и похуже.
— Угу…
Старых шрамов у Логена и правда было не счесть. Боль преследовала его на протяжении всей сознательной жизни: времени на полное исцеление в перерывах между схватками не хватало. Первую серьезную рану пятнадцатилетнему Логену нанес шанка — рассек лицо, — однако деревенских девушек это не смутило, и они с прежним интересом посматривали на худощавого гладкокожего юношу. Он потрогал пальцем старый рубец. Вспомнил задымленную комнату, как отец прижимал к его щеке бинт, как ужасно щипало кожу, как кусал губы, чтобы не закричать. Мужчине кричать не пристало.
Если можно сдержаться. Он вспомнил, как лежал в паршивой палатке лицом в землю, пока в его спине, под барабанную дробь ледяного дождя, выискивали отломившийся наконечник стрелы. Как он грыз, грыз клочок кожи, а потом выплюнул его… и взвыл. Целый день ушел на поиск дрянной железяки. Логен, поморщившись, расправил онемевшие лопатки. После того ора он неделю не мог слова вымолвить.
А после поединка с Тридуба — даже больше недели. И ходил с трудом. И ел. И почти ничего не видел. Челюсть свернута, скула разбита, переломанных ребер не счесть. Кости были раздроблены до такой степени, что оставалось только лежать размазней да хныкать от непрерывной боли и жалости к себе, вскрикивая, точно младенец, от потряхивания носилок, — и радоваться, что старуха кормит тебя с ложечки.
Таких терзающих душу и тело воспоминаний у него накопилось в избытке: сводящая с ума жгучая боль при потере пальца в битве при Карлеоне; суточный обморок в горах от удара по голове и внезапное пробуждение; кровавая моча после ранения копьем в живот (Хардинг Молчун постарался). Логен вдруг ощутил все шрамы на истерзанной коже и обхватил руками ноющее тело.
Да, старых ран было много, однако нынешних страданий это не облегчало. Рассеченное плечо горело, будто к нему приложили уголек. Однажды он видел, как человек из-за пустяковой царапины, полученной в бою, потерял руку. Сначала ему отняли кисть, потом отхватили руку по локоть, затем по плечо. Вскоре бедняга слег, начал бредить, а там и дышать перестал. Возвращаться в грязь таким путем Логену не хотелось.
Он, хромая, подошел к полуразрушенной осыпающейся стене, оперся на камни, кое-как высвободился из куртки, с трудом расстегнул непослушными пальцами пуговицы рубахи, выдернул из бинтов булавку и осторожно их приподнял.
