У меня тоже есть план. И он предельно прост: дожить до завтрашнего дня.
Мои мысли замерзают, становятся похожими на желе. А все потому, что на улице холодно. И мой спутник ведет меня за руку, касается своей ледяной ладонью моей.
Я доверяю ему по какой-то необъяснимой причине, а ведь не доверяла ни Киму, ни Шону. Возможно, я доверяю ему из-за того, что мой разум притупился, а мозги окончательно замерзли.
Я слышу вокруг голоса. Тихие, как будто стесняющиеся моего присутствия. Возможно, голоса говорят вовсе и не обо мне, но мне становится как-то неуютно, не по себе. Приходится покрепче зажмурить глаза, но и это не помогает (да и никогда толком не помогало).
Мужчина, который ведет меня за руку, больше не говорит ни слова, хотя мне и хочет немного приторности из его уст. И в его обществе я чувствую себя полной идиоткой с развязанным языком.
— Дьявольски холодно, не так ли? — беззаботно спрашиваю я, даже не ожидая от него ответа. — Когда носом втягиваешь воздух — все сопли тут же замерзают, смешно.
Спустя несколько минут моего словесного поноса мужчина молча протягивает мне гладкую карамельку. Вежливо просит меня заткнуться. Все они гребанные джентльмены.
От карамели на языке становится слишком сладко и вяло, и я, наконец, замолкаю.
Мы идем через парк — я слышу беззаботный детский смех, раздающийся со всех сторон. И листья противно скрипят под ногами, как будто мне и без них нечем заняться. Внезапно мой спутник останавливается, а я по инерции продолжаю идти. Почти падаю, но сильные руки быстро меня ловят.
Мужчина сажает меня на какую-то твердую поверхность — вероятно, на лавочку.
Он молчит: ждет, пока я начну разговор.
Я тоже молчу: жду, пока закончится карамель.
Поднимается ветер, и детские голоса как один стихают. И мне не хочется, чтобы кто-нибудь еще в этом мире слышал этот вопрос.
— Вы ведь хотите меня использовать, да? Иначе бы не украли досье. Иначе бы не стреляли. Иначе бы не полетели за мной в Нью-Йорк.
На какой-то момент мне кажется, что мой спутник и не собирается мне отвечать. Но он просто слишком медленно думает.
— Тебе очень хочется это знать, Кесси? — спрашивает меня мужчина с каким-то противным ударением на моем имени.
Я киваю. Пытаюсь показаться смелой: быть слабой — не моя привилегия.
Не знаю, видит ли он этот мой кивок — видит ли он вообще хоть что-нибудь — поэтому уже вслух интересуюсь:
— Не хочешь мне рассказывать, потому что это очень негуманно?
Я чувствую, как его грудь начинает сотрясаться от ненавязчивого смеха.
— А ты мне нравишься, Кесси. Когда-нибудь ты еще скажешь мне спасибо за то, что я тебе ничего не сказал. Если, конечно…
Но он не договаривает. И я понимаю, что должно следовать за этим "конечно". Если я, конечно, до этого времени не отброшу копыта.
— Я понимаю, — обрываю его я, чтобы он случайно не передумал и не рассказал мне, как именно они будут прокручивать меня через мясорубку.
Вспоминаю, как Ким тоже постоянно молчал, не говорил то, что касалось меня слишком остро. И о том, что мое досье похитили, он тоже сказал в самый последний момент, когда другие его планы не сработали.
Мне холодно, и я принимаюсь ощупывать себя, чтобы проверить, все ли на месте. Я кажусь сама себе расколотой, неполной, и меня связывает только эта тонкая шелковая лента на голове. У ленты края распушены и… Ее, кажется, тоже Ким подарил.
У них с Джен все будет хорошо. Он и Джен — это логично, они же одного биологического вида. Он может видеть, она может. И я уже представляю их вдвоем — (он обнимает ее за талию, она трепетно жмется к его теплому телу) — и представляю себя. Я буду подружкой невесты на их свадьбе. Джен обещала.
— Может, пойдем? — спрашиваю.
Он хмыкает.
— Не терпится, что ли? — Меня раздражает его приторно-сладкий тон. Сейчас стошнит прямо на синий жакет.
— А что, если и так? Как тебя зовут, кстати?
Он не отвечает, и мне кажется, я знаю, почему.
(Если мне удастся сбежать — я обязательно сдам его).
И в чем-то он прав. Только я не собираюсь никуда сбегать. Пока что.
…
В доме, куда меня привели, полным-полно народу. В основном слышу женские высокие голоски, полупьяные, полуосипшие, полураздетые. Голоса легкие, развязные.
Мой "знакомый" говорит мне откровенно, что этих девок поставляют сюда прямо с конвейера. Сначала не до конца понимаю смысл фразы, но потом по слишком повторяющимся звукам осознаю: проститутки. Бывшие фотомодели. Их много, большинство ловят кайф, и этому самому большинству отсюда уже никогда не выбраться.
— Эй, парень, — я сама не замечаю, когда наступает тот момент, когда я начинаю жаться к своему "похитителю", — алкоголем слишком воняет.
— Зови меня просто Джо, — вместо ответа фыркает мой спутник.
Джо, так Джо. Я знаю, что его не зовут так на самом деле, но здесь это уже не важно.
Он отводит меня в одну из комнат — голоса отсюда доносятся самые трезвые, мне кажется. Ставит посередине зала и отпускает руку. Оставляет меня для какого-то грандиозного шоу, я чувствую.
В одно мгновение голоса стихают, и я понимаю, что все смотрят прямо на меня. А я стою — со скривившимся лицом и замерзшими покрасневшими ушами — и пытаюсь взять в себя в руки.
— Так это же та самая Кесси! — выкрикивает кто-то из зала и все дружно начинают охать и перешептываться. Как будто знают что-то, о чем не знаю я.
Я представляю, что стою на цирковой арене и все тычут в меня пальцем. Та самая Кесси со своим знаменитым трюком.
Все, что я сейчас хочу, так это провалиться сквозь землю. Но они мне не позволяют. И, как будто подслушав мои мысли, Джо хватает меня за запястье, выталкивает из комнаты и отправляет вверх по лестнице. Я не знаю, куда идти. Боюсь упасть. А он только систематически толкает меня сзади, чтобы я поторапливалась.
Мне хочется плакать от обиды, точно я совсем маленькая. Хочется развернуться и наорать на этого "Джо". Хочется просто разрыдаться и прошептать: "Джо, отведи меня, пожалуйста, домой".
Но мне удается сдержаться. Я не знаю, временный ли это эффект или мой постоянный синдром, но такое чувство, что я становлюсь сильнее. На самом деле, а не только в своей голове.
