Я не вижу ни в чем смысла, и мне хочется воскликнуть: "Вы, что, не видите?! Не видите, что все это бесполезно?!"
Но я почему-то молчу. И все возвращается на круги своя. Моя жизнь, бесконечно повторяющиеся звуки из соседних комнат и эти омерзительные запахи, которых, кажется, становится только больше.
…
Ее зовут не Лея. Эту девушку, сидящую на моей кровати-диване-кушетке прямо напротив меня и теребящую единственно важную мне вещь, зовут вовсе не Лея.
По крайней мере, она сама так говорит.
Но свое настоящее имя, она мне — конечно же — никогда не скажет. Никто из них не скажет.
Поэтому я буду звать ее Лея — так проще. Лея — скрипачка. Она говорит, что может слышать то, что больше никто в этом мире не слышит — музыку. В ответ я только фыркаю, но негромко, чтобы она не услышала.
— На фотографии ты со своим парнем? — хрипит Лея, и все мое тело мгновенно напрягается.
Мне хочется спросить у нее, как выглядит этот парень, какие у него глаза, какого цвета волосы. Хочется спросить, почему она решила, будто бы это мой парень. Но я молчу. Просто никому не доверяю.
И, похоже, что я сама знаю, что это за фотография. Это был единственный раз, когда я позволила Киму со мной сфотографироваться. Это была ярмарка. Прошлой весной.
Внутри, где-то глубоко, мне становится гораздо теплей.
— Он не мой парень, — отвечаю я спокойно. "У него есть Джен", — хочется еще почему-то добавить, но Лея наверняка не поймет. — Мой друг, — поясняю я, чувствуя, что Лея и не собирается задавать новых вопросов, а только усиленно вдыхает сигаретный дым.
— Мне бы такого друга, — хрипит она на одном дыхании, резко выпуская изо рта омерзительного запаха кольца. Я не вижу — я чувствую.
— Почему?
Лея булькает что-то непонятное и резким движением засовывает фотографию обратно мне в руки, как будто на ней какие-то особо опасные бактерии.
Затем я слышу, как девушка возвращается обратно в свой угол и снова начинает усердно звякать.
Приносят завтрак. Как в тюрьме, черт бы их побрал.
…
Чтобы жить счастливо, достаточно поступать нечестно, постоянно лгать и никогда не смотреть в глаза людям. Потому что в глазах — боль.
Мне неуютно, потому что в этот самый момент — я знаю — Джо смотрит мне прямо в глаза.
— Сосредоточься, Кесси. — шепчет он. — Что ты чувствуешь?
У меня ладони потеют, и кожа на губах вот-вот лопнет. Я пытаюсь контролировать эту волну беспричинного страха. Пытаюсь. Не получается.
Еще у меня стучат зубы. Поэтому, когда говорю, звуки очень похожи на те, которые издает бедняга Щелкунчик при разгрызании ореха.
— Мне фигово, — выдавливаю я сквозь дикую дрожь и понимаю, что все обстоит действительно так.
— Нет. Не так. Что ты чувствуешь? — спрашивает Джо.
Я молчу. Ответ крутится на языке, но я просто не могу подобрать слов.
— Можно мне воды… — запинаюсь, — …и успокоительного?
Джо напрягается — я всегда чувствую, когда люди начинают нервничать.
— Он ведь кормил тебя этой дрянью, да?
— Какой дрянью? — не понимаю я.
— Маленькими таблетками?
Я киваю, но никак не могу понять, чем же вызвано его раздражение, что такого плохого в этом несложном слове. Успокоительное ведь от слова "успокаивать", да? Но сомнения противной змеей закрадываются в мое сознание, и я понимаю, что не хочу слышать причину того, почему Джо не даст мне заветного лекарства.
— Ты хочешь стать тряпичной куклой без собственной воли? — внезапно вскипает Джо. — Хочешь, чтобы твои дружки помыкали тобой до конца твоих дней? Никогда, слышишь? Никогда больше не позволяй им ничем пичкать тебя.
Он рядом. И его голос — голос плохих парней — обжигает меня, так что я почти не задумываюсь над смыслом услышанного. Я похожа на большой почтовый ящик, каким-то неведомым образом сортирующий информацию. То, что меня не интересует, просто отсеивается.
Уши вновь закладывает от этих периодически монотонно повторяющихся звуков из соседних комнат.
— У вас тут, что, бордель? — не выдерживаю я, и чувствую, как краснеют щеки.
Джо ухмыляется — я чувствую — и хрипит что-то нечленораздельное.
— И это тоже, — почти смеется он. — Прикрываемся, — поясняет.
— И тебя не раздражают эти… звуки?
— Я не такой чувствительный. — Такое чувство, что он просто издевается надо мной.
— А Лея?
— Тоже, — кивает он, и я слышу раздраженное хмыканье из противоположного конца комнаты и вновь участившееся звяканье.
— А я? — одними губами спрашиваю я, но знаю, что он поймет.
Наверное, выгляжу я крайне смешно, потому что Джо внезапно начинает хохотать, и я даже слышу, как хрипло хихикает Лея.
— А тебе хочется?
А даже если и хочется?..
…
Я жду его на протяжении уже всей осени. Сижу на устойчивом карнизе открытого окна и слушаю, как тихо подпевает ветер моим внутренним мыслям. Я слушаю ветер, пытаюсь найти в его завываниях нотки знакомого дыхания. Тяжелого, частого дыхания.
Но Ким как будто не помнит про меня.
Когда несколько месяцев назад я открыла Джо дверь, я ни на секунду не сомневалась, что мое самопожертвование ненадолго. Что скоро все закончится. Так или иначе.
Но судьба — такое глупое слово для человека, который не верит в судьбу, — снова и снова издевательски смеется надо мной.
Мне хочется что-то прокричать, но резкий порыв ветра заставляет меня заткнуться. Не напрямую, ненавязчиво. Все они гребанные джентльмены.
В организме как-то подозрительно пусто. Как будто я продала этим ублюдкам обе своих почки, сердце и мозги. Как будто они выкачали из меня все живое самым большим из существующих в мире насосом. Звучало бы: насос по выкачиванию душ.
Мне не хватает кофеина — настоящего — потому что местные "девушки" предпочитают быстрорастворимый кофе — суррогат. Они вообще предпочитают все ненастоящее: белье из искусственного меха, искусственный смех и неприлично красную помаду. Я не видела — просто знаю. Лея тоже подарила мне вот такую помаду — она сказала, алую.
Чтобы казалось, будто я напилась чей-то крови.
