Яночка, да какая тебе разница? Ты тут не на работе. Ты, можно сказать, отдыхаешь.
Один из ящеров, свистя и глотая звуки, затребовал еды. Человек не знает языка? Фигушки: вон, кивает еле заметно, соглашаясь с выбором. Снобски не желает разговаривать с простонародьем? Тогда выбрал бы не эту таверну. Значит, просто не хочет светить голос. Или немой.
В любом случае, не твоё дело, подруга.
Хозяин таверны новых гостей определённо побаивался. Жесты слишком плавные, обслуживает лично. Хотя пошлёшь тут служанок, если у них руки с перепугу трясутся, будто у запойных. Одна пиво на поднос расплескала, клиент завопил, но бросил взгляд на вошедших — и заткнулся. Так и запишем: ящеров население боится. Или их дружка?
Почему-то очень не хотелось сейчас разговаривать с Айсуо. Что я знаю о слухе ящериц? Змеи практически глухие, из школьного курса помню, очень тогда удивилась, а эти?
Я кликнула служанку, сунула ей самую мелкую монетку, "чтоб за стол никого не сажали". Выяснила заодно, где отхожее место. На улице перед таверной — м-да, а я считала N-ск некультурным городом… Девочка предложила побаюкать малыша; я отказалась. Дескать, однажды сыночка чуть не украли, теперь боюсь. Служанка покивала понимающе, отстала.
Едва мы вышли, Айсуо испуганно забубнил:
— Это кехчи. Жуткие создания, очень жуткие…
— А как у них со слухом?
— Просто великолепно!
— Н-да, радует… Что ещё скажешь?
Говорить Айсуо мог долго. Об абсолютной аморальности кехчи, об их беспримерной верности избранному предводителю (интересно, как оно сочетается?), о твёрдой руке и холодном боевом расчёте… На выходе получался идеальный воин. И почему же человеческая раса не лижет этим красавцам пятки?
— Они не любят жить вместе. И ходить вместе. Если у кехчи-вождя под рукой два десятка воинов — он велик.
Понятно. Эгоцентризм замечательная штука. По крайней мере, для выживания людей. Особенно чужой эгоцентризм в сочетании с человеческим желанием объединиться в стадо. Или в стаю. Тут уж кто на что нарвётся…
Темнело и холодало. В Гертингу дымовой завесой вползал вечерний туман. Не лучшее время для блужданий по улицам незнакомого города.
Я вернулась в харчевню, устроилась на лавке, кое-как пристроив рядом Айсуо. Сунула руку под ухо и попыталась заснуть. Кехчи нигде не было видно — наверное, заночевали в комнатах, расположенных в задней части дома. Мне на подобную роскошь денег не хватило. Или ушли? Нет, тогда бы они прошли мимо. Ещё один выход в здании наверняка есть, но вряд ли туда пускают гостей. Впрочем, в этом городе всё возможно.
Спалось плохо. В зале оставалось человек пять таких же малоденежных бедолаг, и они часто ворочались, всхрапывали, стонали и ругались, а время от времени выходили — наверное, проведать пресловутые "удобства во дворе". Я каждый раз вскидывалась. Под утро показалось даже, что мимо прошли таинственные кехчи. Но усталость слишком властно брала своё. Да и какое мне дело до проклятых ящериц? Ушли — и ладно. Спать, спа-а-ать… Даже некрепкий сон лучше, чем никакого. Теперь бы душ, а лучше — ванну. Цивилизация, вернись, я всё прощу!
А встают здесь рано — рассвет только занялся, а народ уже на ногах. Ладно, наверное, и мне пора. Деньги заканчиваются, срочно нужно что-то придумать.
В голове, как назло, не болталось ни одной, даже самой завалящей мыслишки по делу. Всё какая-то дурость, типа размышлений о теплокровности виденных вчера ящеров. Ну должны ведь они быть теплокровными, иначе зимой от этих воинов никакого толку.
Позавтракав сметаной и ломтем хлеба, я побрела на торговую площадь, украдкой позёвывая в ладонь. Одно счастье — ребёночек мне попался аккуратный. Если бы он обделывал пелёнки так же часто, как нормальные дети, жизнь давно бы стала адом.
А так — обычный афедрон.
Где находится ярмарка, расспрашивать не приходилось. Туда направлялся, похоже, весь город. Оставалось лишь смешаться с толпой и стараться не морщиться от поднятой в воздух пыли. Это не самое страшное, это мы переживём.
Надеяться на повторение вчерашней удачи, похоже, глупо. Воришки тут есть, но сознательно их ловить — это лучший способ нарваться на неприятности, причём как с преступниками, так и со здешней стражей. Нужна работа. Что я умею? Ловить преступников. Блин, не то. Сидеть в засадах. Совсем не то. Вести допросы…
Мать-перемать, неужели ничего полезного я за все двадцать пять лет жизни делать не научилась? Ни кашу варить, ни бельё стирать… Нет, стирать я умею. И готовить, в принципе, тоже. Только вот заниматься этим профессионально не смогу. Или смогу, если очень захочу есть?
Устроиться в служанки? Идея интересная. Пол как-нибудь подмету, клиенту еду подам, от похотливых лап увернуться сумею… Надо будет попробовать.
— Убийца! Я знал, я говорил, этим нелюдям верить нельзя!
Инстинкт заставил меня развернуться и побежать в сторону кричавшего.
Коротышка со злым прищуром. Стоит, широко расставив ноги, чуть накренившись — раньше был моряком? Неважно… Голос зычный. Что у ног? Быстрее глянуть, пока не собралась толпа!
Тело. Кровь. И очень знакомый плащ.
Рядом трое бродяг держат извивающегося ящера. Ещё один со стонами раскачивается взад-вперёд — из плеча толчками выхлюпывает кровь. Его пытается удержать и забинтовать сутулый тощий парень. Ну, удачи.
Знакомая сабля валяется в пыли и крови. Орудие убийства? А чёрт его знает, сейчас не разберёшь.
— Убийца! Законы Гертинги… Смерть!
— Я… нь'бивал… — ящера жёстко бьют по голове. Человек после такого удара уже потерял бы сознание.
— Не смей шипеть, нелюдь!
Что-то во всём этом не так. Я не верю коротышке с голосом ярмарочного зазывалы, призывающего посмотреть на лучшее… то есть, самое жестокое в мире убийство. Но стоит ли влезать в чужие дела? Ты уже не мент, Яна, уйди, тебе здесь не место!
В этот момент обвинитель широким жестом сбрасывает плащ с убитого, и я точно понимаю, что не так. Рана, до того прикрытая почти целиком. Рубленая рана на голове.
Не резаная — рубленая!
В принципе, раскроить голову можно и саблей. Но не так!
— Чем бил, говоришь? — мой голос звучит хрипло и неприятно. Что я здесь делаю? Зачем лезу туда, куда не просят?
Исполняю свою работу? Опомнись, Яна, ты здесь чужая, тебя не звали!
Коротышка радостно орёт:
— Так вот же, лежит сабля! У, вражина, таким человека убить — что… — вспомнив обо мне, добавляет быстро: — Шла бы ты отсюда, добрая женщина. Молоко ещё пропадёт.
Сам напросился.
— Уже пропало. От вранья. Саблей, говоришь? А вот этот конец раны — ага, вот этот, тупой и закруглённый — он потом напильником был обработан? Или всё-таки топором? А может, с самого начала топором ударили?
