— Сначала я помогу тебе добраться до этой твоей мельницы.
— Мельница Крихтэ, — кивнула Нарин.
— Крихтэ, — не без труда повторил я, пытаясь сымитировать её гортанный говор. — А там мы уже разберёмся, что делать дальше.
Нарин ничего не ответила, но не стала и возражать, смиренно вверив себя в мои руки. Как я вскоре понял, женщинам её народа были свойственны покорность и кротость, те самые качества, у нас небезуспешно сумели победить феминистки, никсы и подобные им. Смирение было основным качеством Нарин, оно всецело ею руководило и, как я убедился далее, заставляло её порой совершать самые нелепые поступки. Это чувство не было слепым, наоборот, чем больше я узнавал Нарин, тем больше понимал, что её покорность была мощным двигателем для процессов необычайной силы. Я не психолог, но полагаю, я правильно разгадал механизм действия: — Нарин искала мужчину, который бы отличался от прочих силой, твёрдостью духа, одним словом теми качествами, которые у нас назвали бы качествами лидера. Этому мужчине Нарин давала право распоряжаться её жизнью по своему усмотрению, оставляя за собой лишь право идти рядом и быть верной соратницей во всех делах. Не знаю, почему Нарин выбрала именно меня, скорее всего, она не могла подолгу находиться одна, а уважение к мужчине прививалось ей с самого детства. Я случайно оказался рядом, и на мою долю выпало принимать весь тот почет и почтительное отношение, которое было положено мужчине, принятому Нарин.
Дорога до мельницы Крихтэ была долгой. Сначала нам пришлось брести по бесконечному берегу, с трудом вытаскивая ноги из топкой грязи, в которую превратился солончак после прилива, а потом Нарин сказала свернуть и ещё около часа мы шагали по полю, заросшему пожухлой травой. Поле казалось мне необычайно мрачным и тоскливым, и если ад означает безысходность, то я уверен, что выглядит от примерно так. Порывистый ветер налетал внезапно, каждый раз заставая нас врасплох, пытался сорвать платок с головы Нарин, растрепать её волосы, сдёрнуть юбку. Как мог я пытался защитить Нарин своим телом от ветра, но удавалось мне это не очень хорошо, и женщина еле держалась на ногах. Время от времени я брал её на руки и нёс несколько шагов, потом снова ставил её на землю и мы шли дальше, согнувшись едва ли не пополам. Свою куртку я давно снял и кое-как закутал в неё Нарин, сам же отчаянно мёрз, чувствуя, как ветер пробирается ко мне под рубашку и старается проморозить до самых костей.
Я смотрел только под ноги, думая о том, как бы не упасть и не увлечь за собой свою спутницу, а потому первой огромную ветряную мельницу увидела Нарин.
— Крихтэ! — закричала Нарин, указывая рукой. Больше она ничего сказать не успела, сознание в очередной раз покинуло её и до самой мельницы мне пришлось нести её на руках.
Признаться, я впервые в жизни видел настоящую ветряную мельницу, не считая, конечно, картинок и фотографий. Не уверен, что обычные ветряки настолько велики, но мельница Крихтэ была просто чудовищных размеров. Ветер был довольно силён, но её огромные лопасти поворачивались с какой-то ужасающей неторопливостью, будто бы перемалывали не зерно, а что-то живое и сопротивляющееся. Мельница была сложена не из камня и не из дерева, а из какого-то материала, больше всего напоминающего картон или очень твёрдую бумагу. Много позже я узнал, что Крихтэ и Хархэ, её двойника, называют бумажными мельницами, и, черт побери, мне в голову не приходит более точное название. Несмотря на то, что по сути в ветряной мельнице нет ничего страшного, Крихтэ почему-то вызвала у меня такой ужас, что до сих пор иногда я просыпаюсь посреди ночи, всё ещё видя перед глазами мельницу, одиноко стоящую в поле, вижу медленно вращающиеся лопасти и слышу смутный нарастающий гул. В самых безумных кошмарах мне видится, что Крихтэ превращается в огромное механическое чудовище, раскручивает крылья-лопасти и взлетает в небо. Каждый раз в этот момент я просыпаюсь в полной уверенности, что мельница летит за мной. Прямо за мной.
Ужасная мельница действительно не перемалывала зерно, да и вряд ли кто-то стал бы есть хлеб, приготовленный из муки с ветряка Крихтэ. Не знаю, что именно творилось на мельнице, но заброшенной она явно не была. Меня с бесчувственной Нарин на руках встретил довольно молодой парень по имени Арнау Аннади, назвавшийся здешним смотрителем. Мне не понадобилось даже пояснять, чем больна моя спутница, Арнау каким-то непостижимым образом всё понял сам, и, бережно взяв Нарин из моих рук, уложил её на скамью, покрытую грубой белой тканью. Нарин лежала на спине без всякого движения, и если бы грудь её не вздымалась от каждого глубокого вздоха, я бы решил, что женщина не пережила этот долгий путь. Смотритель Крихтэ долго водил по её лицу тряпкой, смоченной в какой-то крепко пахнущей настойке, потом удовлетворённо кивнул и подошел ко мне.
— Теперь всё будет хорошо, — сказал Арнау, часто моргая и отчего-то беспрестанно кривя рот. Не знаю, обусловлено ли это нервным тиком, или же парень просто пытался совладать с какими-то своими переживаниями, но меня почему-то необычайно раздражала его мимика. Каждое слово Арнау будто выкашливал, проглатывал окончания слов и заикался так, что я с трудом разбирал, что же он мне говорил. Но вскоре я понял, что смотритель мельницы знал Нарин, знал, что ей предстоит сделать, знал, откуда пришел я, и, одним словом, знал всё то, что меня интересовало сейчас больше всего. Так я впервые услышал про корпорацию цветов.
Нарин, чьё полное имя звучало как Нанарин Тасорамис Каиша, несколько ошиблась, говоря, что цветы лау-лау это жизнь. Нет, лау-лау, или, как привычнее звучало для моего уха, люпин вовсе не был эликсиром вечной жизни или бальзамом от всех болезней. Отвар из его цветов не возвращал молодость, не давал облегчение от боли и не сращивал кости. Не был он и приворотным зельем, способным вызвать в человеке любовь и страсть. Вместо этого он давал ощущение жизни тем, кто давно его потерял в повседневной суете. Он нужен был родителям, дети которых задумали самоубийство, покинутым женам, которые не видели смысла в дальнейшем существовании, и просто всем тем, кто живёт, не задумываясь о том, для чего живёт. Он был нужен тем, кто уже не ищет истину и не стремится к познанию, однажды твёрдо уверившись в том, что это недостижимо, и довольствуясь только тем, что может поднять с земли. Один глоток отвара из лау-лау вдыхал смысл в каждую клеточку души и тела, а выпив целый кувшин драгоценного напитка человек навсегда обретал осознанную веру и стремление жить дальше. О целебных свойствах люпина мало кому было известно, а те, кто владели его секретом, ревностно хранили свою тайну от посторонних глаз и ушей. Одним словом, напиток из цветов лау-лау был наркотиком.
