Шэнь Тай даже не сдал экзамены к этому времени! У него не было официального статуса, это правда, хотя любой честный летописец отдавал должное его мужеству у Куала Нора и той роли, которую сыграли в итоге его сардийские кони.
Его мать и Вторая мать уехали в Ханду, центральный город префектуры. Они взяли повозку, чтобы купить продукты, как сообщил Таю их управляющий. Во время разговора управляющий все время кланялся и улыбался. Можно даже сказать, что он сиял, подумал Тай.
Да, сказал управляющий, младший сын Чао сопровождает их, вместе с несколькими сильными слугами, вооруженными тяжелыми посохами. Нет, пока в их городе не было серьезных беспорядков, но всегда лучше проявить осторожность, господин, не правда ли?
Правда, согласился Тай.
Управляющий и другие слуги, столпившиеся за его спиной в быстро наполнившемся людьми дворе, явно были растроганы возвращением Второго сына. Тай и сам был растроган. Скрип ворот мог заставить его расплакаться, если бы он не сдержался.
На павловниях, закрывающих от солнца аллею, еще не опали листья. Осень пока не добралась до них. Персики и сливы уже собрали, как ему доложили. Семья в этом году усердно этим занималась. Госпожа и Вторая госпожа руководили консервированием садовых фруктов на зиму на случай возможной нехватки продуктов.
Тай напомнил себе, что ему тоже нужно попасть в Ханду. Человек по имени Пан, одноногий. Ему нужно заплатить за хранение тайного запаса зерна. Об этом ему сказал Лю.
Лю уже должны были похоронить здесь.
Он прошел через имение в сад, неся вино в агатовой чашке. Миновал пруд, на берегу которого проводил так много времени вместе с отцом, наблюдая, как Шэнь Гао бросает хлеб золотым рыбкам. Рыбы были крупные и медлительные. Каменная скамья до сих пор стоит здесь. Конечно, стоит. Почему такие вещи должны меняться из-за того, что человек уезжает? Разве два года — это большой срок?
Впрочем, для людей это большой срок. Два года могут изменить мир. Но для камней, для деревьев, покрывающихся листьями весной и сбрасывающих их осенью, два года — незначительный срок. От брошенного в пруд камня расходится рябь, рябь исчезает, и не остается ничего…
Когда любимые уходят, остаются воспоминания.
Тай пересек сад и пришел к возвышению, на котором находились могилы. Недалеко от того места, где их речка поворачивает на юг, чтобы встретиться с Вай и исчезнуть.
Там он увидел новый могильный холм Лю. Над ним еще не было надгробия, не было надписи, высеченной на камне. Это будет сделано через год. Незначительный отрезок времени для деревьев, для камня или для движения солнца по кругу. Один-единственный год. Но кто знает, что он принесет мужчинам и женщинам под небесами?
Тай не знал. Он не обладает даром предвидения. Он не шаман, внезапно подумал он. И вздрогнул, удивляясь, почему этот образ пришел ему в голову.
Он стоял перед могилой своего отца. Вокруг было тихо. Журчание ручья, пение каких-то птиц, ветер в листве. Деревья бросали тень на то место, где лежали его родные, и будут лежать, где когда-нибудь упокоится и он.
Тай поставил свою чашку и опустился на колени. Склонил голову и коснулся зеленой травы у могилы. Он сделал это три раза. Встал, взял чашку и вылил жертвенное вино на землю, на могилу отца.
И только теперь прочел слова, которые его матери (или, может быть, его брат Чао, уже не малыш) написали на камне.
Не было таким уж большим совпадением, что они выбрали строки Сыма Цяня: Изгнанный Бессмертный был выдающимся поэтом их эпохи. Конечно, они читали его стихи, выбирая надпись. Но все равно…
Лук выбирая, выбери прочный,
Стрелу выпуская, длинной стреляй,
Чтоб победы добиться, захвати вожака.
Но главное знанье в душе береги —
Войну затевают, чтоб мир возвратить.
Иногда, подумал Тай, в душе слишком много чувств одновременно. Ты даже не можешь начать разбираться в них и способен лишь чувствовать, как переполнено твое сердце.
— Хороший выбор, правда? — произнес кто-то у него за спиной.
Как переполнено твое сердце…
Он обернулся.
— Это Чао выбрал надпись. Я им горжусь, — сказала его сестра.
Переполненное сердце может выйти из берегов, подобно реке весной. Увидев ее, услышав знакомый голос, Тай заплакал.
Ли-Мэй шагнула вперед.
— Брат, не надо. Иначе я тоже заплачу!
Она уже и так плакала, как он видел. Потеряв дар речи, он обнял ее. Она была одета в каньлиньскую одежду, и он не понимал этого, как не понимал и того, как она оказалась здесь, где ее можно обнять.
Сестра положила голову ему на грудь и обвила его руками, и они стояли так вместе у могилы и надгробия их отца.
Ли-Мэй носила черные одежды каньлиньских воинов для собственной безопасности. В них она приехала сюда. Пока еще было слишком рано более широко объявлять о ее прибытии. Родные были в курсе, и слуги в доме, но в деревне знали только, что несколько каньлиньских воинов приехали с востока в имение Шэнь и привезли прах старшего сына для погребения, а один воин, женщина, остался потом в качестве телохранителя.
Теперь появилось еще три каньлиньских воина, они прибыли вместе с Таем от границы.
— Ты спас меня, — сказала Ли-Мэй.
Первые слова, когда они отошли к каменной скамье у реки (любимое место Шэнь Гао на земле) и сели рядом.
Она рассказала Таю всю историю, и, слушая ее, он преисполнился изумления от того, как устроен мир.
— Он заставил меня оставить отпечаток ладони на коне, нарисованном на той стене, в пещере, — сказала она.
И еще:
— Тай, я убила там человека.
И еще:
— Мешаг — наполовину волк, но он сделал то, что сделал, из-за тебя.
(А раньше, в то же утро, он уже перестал быть наполовину волком.)
И потом, в конце:
— Я хотела остаться на горе Каменный Барабан, но мне было отказано. Они мне сказали — что по той же причине, по какой не приняли тебя.
— Мне не отказали! Я уехал!
Она громко рассмеялась. Звук ее смеха, здесь, дома, исцелил одну рану мира.
— Ли-Мэй, — сказал Тай, — я выбрал женщину. Жену.
— Что? Что? Где она?
— Перегоняет моих коней к императору.
— Я не…
— Она — каньлиньский воин. Она сопровождает их на север, вместе с шестьюдесятью другими воинами.
— На север? Через все это? И ты позволил ей?
Тай грустно покачал головой:
— Неправильно так говорить. Ты поймешь, когда познакомишься с ней. Ли-Мэй, может быть, она даже вполне достойна тебя.
Сестра презрительно фыркнула, он хорошо помнил эту привычку. Потом улыбнулась:
— Достойна ли она тебя?
