Кеша Максимов распахивает дверцу и бросается мне навстречу.
— Я слышал выстрелы, — шепчет он.
— Показалось, — отмахиваюсь я, маскируя «стечкина» полой пиджака. — Но ты молодец. Хорошие нервы — залог долголетия. Подожди меня еще несколько минут. Мальчишка не проснулся?
— Спит, как бурундук, — смеется Кеша.
Я возвращаюсь через туман к берегу. От обрыва до того места, где лежит Егор, меньше десяти метров. Я подтаскиваю грузное тело волоком и без особого труда спихиваю с обрыва вниз. Егор исчезает в туманной дымке над рекой почти беззвучно. Следом за ним отправляются и камни, на которых я нахожу следы крови. Теперь пусть поработает старина Витим. В Бодайбинском районе люди исчезают часто. А если потом и находят труп, то поспешных выводов не делают. Часто обнаруживают здесь и останки старателей, которые получили расчет в конце сезона, но до Большой Земли так и не добрались. На Крайнем Севере на многое привыкли смотреть спокойнее, чем на Большой Земле.
И даже если кто-то установит каким-то чудом личность очередного погибшего в перестрелке бандита и все узнают, что убитого звали Игорь Васильевич Кузьмин, который постоянно проживал в городе Омске, то все еще больше запутается. Хотелось бы мне увидеть лицо того следователя, которому в ответ на его запрос поступит из Омска официальная бумага, где черным по белому будет написано, что Игорь Васильевич Кузьмин никак не мог быть убит в Бодайбо, поскольку давно скончался от инфаркта.
Жаль ли мне Егора? Конечно, жаль. Как было бы жаль любого человека. Но лучше я буду оплакивать Егора, чем он меня. Я хотя бы изредка стану приносить цветы на его могилку. Мог ли я рассчитывать на такую же любезность с его стороны? Едва ли…
— Так, Кеша, наши планы меняются, — говорю я, возвращаясь к машине. — Прииск «Кучерявый» по боку. Нам с Борей нужно срочно выбраться из города. Самолет не годится. Самый реальный вариант — паровозом из Таксимо. На нем мы легко доберемся до Тайшета. Но проблема в том, что у парома нас могут ждать люди, с которыми мне бы не хотелось встречаться… Отсюда следует вопрос: как еще можно добраться в Таксимо, если не на машине? По реке можно?
Кеша пожимает плечами.
— Можно и по реке. Если на катере, то меньше чем за полдня…
— Отлично, — говорю я. — Тогда мне требуется водный транспорт. Плачу двойной тариф за срочность. Ты поможешь найти катер?
Несколько секунд Кеша думает, после чего утвердительно кивает.
— У Пахомова есть катер. Хороший. Быстрый. Но все Пахомовы очень жадные…
— Кеша, времени в обрез. Давай к твоему Пахомову, — решаю я.
А жадности неизвестного мне Пахомова я даже рад. С жадными людьми всегда проще договориться. Их почти не приходится упрашивать. За деньги они готовы рисковать, быстро думать, корректировать свои планы и подстраиваться под заказчика. И Пахомов меня не подводит. Подумав всего минуту, сморщенный якут называет сумму. Я сразу соглашаюсь. И обещаю ему еще столько же, если он доставит нас в Таксимо не позже шести вечера. Спустя полчаса Пахомов уже находит бочку бензина и спускает катер на воду, а я успеваю только попрощаться с довольным Кешей, которому, кроме денег, достается и трофейный «стечкин».
Еще через час речной ветер уже начинает выдувать из меня остатки тепла и хорошего настроения. Укрываясь мокрым брезентом, я начинаю понимать Борю, который не захотел расставаться с зимним пальто. Спустя еще несколько часов, когда за плоской стрелкой Витима показываются первые дома бурятского поселка, где советская власть успела проложить в свое время Байкало-Амурскую магистраль, холод уже скручивает меня так, что я не могу даже обрадоваться по-настоящему.
— Прибыли, — кричит довольный Пахомов.
Ему хорошо. У него есть ватник. И черная вязаная шапочка.
— Т-т-лич-ч-чна! — выжимаю я из себя, натягиваю на негнущиеся пальцы нитяные перчатки и пытаюсь отсчитать Пахомову нужное количество купюр. Боря поправляет ушанку, постоянно спускающуюся ему на глаза, и косится на меня. Наконец не выдерживает и задает прямой вопрос:
— Папа, это деньги?
— Д-д-да, — киваю я. — Д-д-дрянь!
Боря удовлетворен. Я тоже. Это первые его слова с момента отъезда из детдома. И меня радует хотя бы то, что мальчик готов к контакту. Я не хочу постоянно влипать в разные неприятные истории. Одинокий мужчина с маленьким мальчиком и так-то вызывает ненужные вопросы, а с Борей, у которого ко всему прочему нет никаких документов, трудно даже надеяться на поездку без приключений…
К счастью, на вокзале в Таксимо мы долго не ждем. Нас подбирает до Усть-Кута почтовый вагон, где мне удается пристроить Борю подремать на мягких мешках с письмами. От Усть-Кута до Тайшета цепляемся к вагону-ресторану. У директора передвижного пищеблока Севана Арутюновича имеется малолетний внук Севанчик, поэтому с добродушным Севаном мы находим общий язык довольно быстро. Мы с ним даже по рюмке коньяка успеваем опрокинуть за знакомство.
Продолжается наше везение и в Тайшете. Мне удается заболтать пожилую кассиршу, и до Красноярска мы отправляемся почти с комфортом — в общем вагоне. Долго пьем чай, разговариваем, смотрим в окно. Боре все в диковинку. И от окна его не оторвать. Он даже соглашается на радостях снять пальто. Но шапку пока не отдает.
— Да, не сладко вам пришлось, — сетует проводница, внимательно разглядывая то Борю, то меня.
Я не возражаю. Нам действительно никто дорогу не сахарил…
В Красноярске мы довольно легко отбиваемся от дежурного лейтенанта на вокзале, которого сильно смущают синяки на Бориной физиономии. Сначала лейтенант пытается вытребовать у меня доверенность на перевозку несовершеннолетнего сына, но в нужный момент Боря так яростно виснет на моей руке и так отчаянно вопит: «Дяденька, не трогайте моего папу», что доблестному сотруднику транспортной милиции не остается ничего другого, как отпустить нас на все четыре стороны. И там я покупаю дешевую пудру и решаю вопрос с синяками кардинально. Боря морщится, но процедуру запудривания синяков терпит.
— А ты молодчага, парень, — говорю я, когда мы устраиваемся на нижней полке плацкартного вагона пассажирского поезда «Иркутск — Казань». Боря смотрит по-прежнему хмуро, но прижимается ко мне уже теснее.
Так мы и едем с ним весь день. Вместе истребляем копченую курицу и консервы «Сайра в масле». В промежутках опять пьем чай и смотрим в окно. Ближе к Новосибирску Боря разрешает снять с себя не только шапку, но и зимние ботинки, после чего мгновенно засыпает. Накрывая его слегка влажной простыней, я ловлю себя на странных ощущениях. Мне уже не впервые кажется, что какими-то отдельными штрихами, едва уловимыми элементами, случайными и неловкими движениями этот затюканный детдомовский мальчик напоминает меня самого в далеком детстве. Но эти мысли я быстро прогоняю. Они высверливают мозг не хуже советской бормашины…
