Число десять считалось несчастливым в Катае еще долго после этих событий, на протяжении многих поколений, которые понятия не имели почему.
Один из двух мятежных генералов принял предложение об амнистии императора Шиньцзу в Синане и выступил против второго, присоединившись к императорской армии в победоносном сражении у Длинной стены, недалеко от горы Каменный Барабан. Во время этого сражения двести кавалеристов, четыре дуй на сардийских конях, сыграли сокрушительную роль, промчавшись по полю боя с левого фланга до правого и обратно с такой быстротой и силой, о которой другие всадники могли только мечтать.
Три человека, двое очень высокие, а третий — с одной рукой, наблюдали это сражение с северного края вершины горы Каменный Барабан. Их лица почти все время ничего не выражали, разве что тот или другой поднимал руку и указывал на сардийцев, скачущих вдоль рядов, великолепных среди бойни. Когда три старика это видели, они улыбались. Иногда они тихо смеялись, в изумлении.
— Мне бы хотелось иметь одного из них, — сказал человек с одной рукой.
— Ты ведь уже не ездишь верхом, — возразил самый высокий.
— Я бы на него смотрел. Я бы наблюдал, как он бегает. Это доставило бы мне радость.
— Почему это он должен отдать тебе сардийского коня? — спросил второй высокий старик.
Однорукий улыбнулся ему:
— Он женился на моей дочери, не так ли?
— Это я знаю. Умная девочка. Хотя и недостаточно послушная, на мой взгляд. Ей было лучше нас покинуть.
— Возможно. А он мог подарить мне коня, как ты считаешь?
— Ты мог попросить. Ему было бы трудно ответить «нет».
Низкорослый человек посмотрел на одного спутника, потом на другого. И с сожалением покачал головой:
— Слишком трудно ответить «нет». Поэтому я не могу просить. — Он снова посмотрел вниз, на поле боя. — Кончено, — сказал он. — Это закончилось еще до того, как началось.
— Ты думаешь, теперь наступит мир?
— Здесь — возможно. Но не повсюду. Мы можем не дожить до мира в Катае.
— Ты этого не можешь знать, — предостерег самый высокий.
— Я доволен хотя бы тем, — сказал третий, — что прожил достаточно долго, чтобы получить ответ насчет волка. С его стороны было учтиво прислать нам весточку. Хотя это неожиданно.
— Ты думал, он сам умрет, когда умрет волк?
— Да. А теперь он пишет нам письма. Это доказывает, что мы можем ошибаться. И еще — необходимость смирения.
Маленький старик посмотрел на него снизу вверх и рассмеялся.
— Это доказывает, что ты можешь ошибаться, — поправил он.
Другие тоже рассмеялись. Учение Каньлиня гласит: вполне допустимо смеяться, когда сердце разрывается от жалости к человечеству.
А потом они повернулись и покинули то место, откуда открывался вид на поле боя.
Мятежный генерал, который принял предложение амнистии от Синаня, мог ожидать предательства, мог даже примириться с ним, но так как империя была в таком отчаянно разоренном состоянии, новые советники нового императора решили, что предложенную амнистию следует соблюдать. Генералу и его солдатам позволили жить и снова занять свои посты на защите Катая.
Солдаты срочно были нужны на Длинной стене, на западе и на юге, на всех границах, прогибающихся внутрь под волнами набегов варваров.
Усталость иногда скорее всего остального может покончить с войной.
Говорили, что в этом случае любимая жена императора, которую некоторые более поздние историки считали опасно проницательной и слишком влиятельной, сыграла свою роль и убедила его выполнить условия этого соглашения — чтобы обезопасить границы Катая.
Первый договор был подготовлен и подписан с Тагурами. Второй — с богю. Их нового кагана, сменившего Хурока, его народ называл Волком. Не совсем понимали почему, — и тогда, и потом, — но как могут цивилизованные люди понять имена варваров, не говоря уже об их обрядах?
Рассказывали истории и том, что та самая принцесса из семьи императора, которая также стала второй женой Шиньцзу, разбиралась в этих делах богю лучше, чем следовало, но подробности их — документы, столь важные для историков, — были утеряны.
Некоторые даже говорили, что их потеряли намеренно, но, по правде говоря, бедствия этих лет: сожжение городов и базарных поселений, передвижения людей и армий, появление бандитов и полководцев, вспышки болезней и смертей были такими большими, что едва ли стоило воображать или подозревать намерение с чьей-нибудь стороны, если исчезали документы.
И всегда трудно, даже с самыми лучшими в мире намерениями, оглянуться далеко назад и разглядеть там что-либо похожее на правду…
* * *
Времена года приходят и уходят, как и человеческие жизни и правящие династии. Мужчины и женщины живут и остаются в памяти — или о них остается неверная память — по стольким причинам, что на запись самих этих причин ушли бы целые месяцы.
Каждая повесть несет в себе много других, которые вскользь упоминают, на которые намекают или которые совершенно не замечают. В каждой жизни есть моменты, когда в ней происходят разветвления, важные (пусть только для одного человека), и каждое из этих ответвлений предложило бы другую историю.
Даже горы меняются по прошествии достаточно большого промежутка времени, так что говорить об империях? Как могут поэты и их слова не превратиться в прах? Разве не вызывает истинное изумление, когда что-то действительно уцелеет?
У Куала Нора времена года текли под солнцем и звездами, и луна освещала зеленую траву или серебрила снег и замерзшее озеро. В течение многих лет после описанных здесь событий (описанных неполно, как всегда бывает в подобных случаях) два человека встречались здесь каждую весну, вместе жили в хижине у озера и вместе трудились, предавая мертвых земле.
Птицы кричали по утрам и кружились над водой, призраки вопили по ночам. Иногда один голос умолкал. Оба они знали почему.
Потом настала весна, когда только один из двух приехал на берег озера. Он работал в тот сезон один, и следующей весной, а потом следующей. Но когда наступила еще одна весна, никто не приехал к Куала Нору. А призраки остались. И кричали по ночам под холодной луной или под звездами — зимой, весной, летом, осенью. И текло время, по широкой дуге лет.
И, в конце концов, — потому что даже мертвые не могут горевать вечно, забытые, — настала лунная ночь, когда у Куала Нора не закричала ни одна потерянная душа и у озера не было никого, кто слышал последний крик последней души. Он замер в ночи, в кольце гор, над озером, взлетел ввысь и исчез.
…мир нашим детям, когда они погибают на маленькой войне вслед за маленькой войной — до конца времен…
