Энергично втянув вечерний воздух ноздрями и вдохнув полной грудью, Кирилл Павлович задумчиво прищурился вдаль, поверх колыхавшихся на фоне темнеющего неба троллейбусных проводов.
– Чудный вечер, не находите? И вы, Нелли Вячеславовна, – следует отдать вам должное – сегодня по-особому очаровательны.
– А вы сегодня как-то подозрительно сентиментальны, – усмехнулась Нелли.
– В присутствии прекрасной женщины невозможно не поддаться чувствам, – вперив в неё пристальный взгляд и пряча в уголках губ улыбку, ответил Кирилл Павлович. – Вы разрешите звать вас просто Нелли? Конечно, в отсутствие коллег и студентов.
– «Ах, разрешите звать вас просто Анна», – шутливо напела Нелли песню кардинала Ришелье из «Трёх мушкетёров». – К чему вы это клоните?
– Я это к тому, что звук вашего имени тянется, как мёд. Вы только вслушайтесь: Нел-ли… Отчество кажется неуместным, потому что перебивает его вкус, – витиевато выразился любимец студенток.
– По-моему, последняя пара бокалов была для вас лишней, – заметила Нелли.
– Согласен; возможно, я несу чушь. Но весна, знаете ли, располагает к романтике. Более того… Возможно, завтра я буду жалеть о сказанном, но вы – самая красивая женщина на нашей кафедре да и, пожалуй, на всём факультете!
– Кирилл Павлович, это уже слишком.
– Простите, Нелли… Я не удержался. На самом деле я давно хотел вам это сказать, но решился только сегодня.
«Что-то сердечных осложнений на работе многовато стало», – подумалось Нелли. С неё хватало и молчаливой пытки взглядами от Иры и её провокационных выходок: то примеры употребления грамматических форм придумает до того неприличные, что вся подгруппа ржёт и краснеет; то затеет спор и уведёт обсуждение не в ту степь, так что план занятия летит к чертям… В последний раз она сдала такое сочинение по теме «Каким учителем я хотел(а) бы быть», что пришлось оставлять её после пары для беседы. Основная мысль в этом опусе была: «Я вообще не хочу быть школьным учителем английского, потому что ненавижу детей», – с подробным, попунктным обоснованием того, какие дети отвратительные создания. Возможно, прочитай Нелли это сочинение в иное время и в иных обстоятельствах, она нашла бы в нём даже своеобразный юмор, но сейчас ей было не до смеха.
«Ира, ну что это такое? Нет, с точки зрения грамматики и логического построения текста придраться не к чему, ошибок нет, но содержание – извините… Я даже не хочу это оценивать». – Нелли, повертев в руках листок, исписанный чёрной гелевой ручкой, отложила его в сторону.
Виновница её огорчения сидела напротив неё, небрежно откинувшись на стуле и жуя жвачку. Во всей её позе сквозил вызов, и Нелли, не в силах совладать с глухим ропотом раздражения, не сдержалась:
«Скороходова, выньте жвачку изо рта. Вы что, жвачное животное? И сядьте на стуле нормальным образом. У себя дома на диване будете так разваливаться».
Ира прилепила жвачку под крышку стола и сменила позу на более приличную, но с таким видом, будто делала этим Нелли величайшее одолжение.
«Ира, вы назло мне всё это делаете? Что за детский сад? Может, вас обратно в школу отправить, класс этак в седьмой? Судя по поведению, ваше место – там, а не в высшем учебном заведении».
Усталость и горечь неуместным колючим комом встали в горле. Хотелось домой: сначала тёплый душ, потом чашка кофе и ласка самых нужных на свете рук… Чтобы Леська рисовала акварельными красками, а Влада сидела рядом и подсказывала ей, иногда берясь за кисточку и помогая.
Нелли вздрогнула от прикосновения и только тогда почувствовала, что её глаза стали мокрыми. Ладони Иры накрыли её руку, а вид у девушки был уже не вызывающе-насмешливый, а виноватый и грустный.
«Нелли Вячеславовна… Нелли. Простите, если я вас расстроила. Я не хотела вас довести… Согласна, это дурацкий способ привлечь внимание, но… Вы мне нравитесь… как женщина. Очень. Я, наверно, вас люблю».
Нелли изо всех сил старалась обуздать так некстати нахлынувшую тоску, придавить её, не поить её больше своими слезами. Придвинув к Ире её работу, она сказала:
«Ладно. Как попытка стёба – зачётно, но проявите, пожалуйста, серьёзный подход. Принесёте новый вариант сочинения к следующему занятию».
Что делать со всем этим? Выйдя из автобуса, Нелли брела по ледяной корке, пряча усталые глаза от отблеска фонарей в лужах. Пожалуй, утром можно опробовать френч-пресс – приготовить капучино… Но как быть с чужими чувствами, в которых Нелли нуждалась далеко не так, как в чувствах той, с кем её разделяла невидимая грань иного мира? Впрочем, уже этим летом Ире предстояло ехать в американский языковой лагерь, и Нелли надеялась, что новые впечатления и новые знакомства развеют и победят эти любовные страдания.
Леська росла и стремилась к самостоятельности. Если проводить себя в школу утром она ещё позволяла Нелли, то от встречающей её после уроков бабушки норовила хитро ускользнуть. Однажды мать позвонила, чуть не плача:
– Леська пропала! Искала её, искала, всю школу обегала – нет нигде! Звони в мили… то есть, в полицию! Ребёнок как сквозь землю провалился!
Комплект ключей от квартиры у Леськи был, и она уже достаточно выросла, чтобы открывать замки; всполошённая бабушка обнаружила её дома, спокойно учившую уроки, а к приходу мамы с работы девочка ещё и разогрела еду.
– Бабуль, я уже не маленькая. Это только первоклашек встречают, а я сама домой дойду. А плохих людей я не боюсь: я когда из дома выхожу, представляю себя в таком белом большом яйце. И люди, которые хотели бы сделать мне зло, меня просто не замечают и идут мимо, а ещё до меня не могут добраться невидимые чудовища, которые питаются нашими силами.
Бабуля никак не могла с этим согласиться: мир вокруг кишел маньяками и педофилами, а сообщения в новостях о пропаже детей не прибавляли ей спокойствия. Историю про защитное «яйцо» она восприняла, конечно же, как детскую выдумку и по-прежнему стремилась водить внучку за руку везде и всюду.
А тут ещё эти кошмары. Джокер гонялся за Нелли не каждую ночь, иногда она проваливалась в тёплую черноту сна, а выныривала в явь уже утром, чувствуя себя, как выжившая в авиакатастрофе. Таких счастливых пробуждений поначалу было больше, чем отмеченных туманным ужасом, выпивающим душу; однако чем дальше, тем чаще ей являлся преследователь в маске, и даже Леська стала чувствовать мамину угнетённость.
– Мам… Ты ночью иногда так страшно стонешь и разговариваешь на непонятном языке, – рассказывала дочка. – Я просыпаюсь, а потом очень боюсь снова уснуть.
