я в конце концов оказалась в скверно построенном доме, и рядом со мной были три трупа, а ребенок на моих руках мог уже только пищать от голода, я была уверена, что мы — обречены. Мы в Вестри Бигде можем или цепляться за свою нищету, до тех пор, пока она не задушит нас, или же перебраться в Мид или Остри Бигд — если те продержатся — и остаться теми же нищими. А в это же время инуиты... Посмотрите вокруг. Они сделали то, для чего норвежцы всегда были слишком упрямы: научились жить в этой стране, и жить хорошо. Но в конце концов, эта страна также и мой дом. Окажись ты на моем месте, Эйджан, разве ты не ухватилась бы за возможность присоединиться к ним?
— Конечно, — ответила Эйджан. — Но я не христианка.
— Да что для меня церковь? — воскликнула Бенгта. — Бормотание невежественного мямли. Я лучше рискну оказаться в адском пламени — я, прошедшая через адские льды.
Ее гордость растаяла. Неожиданно она закрыла глаза и выдохнула:
— Но то, что я навлекла на отца смерть... Мне еще долго придется это искупать.
— Почему ты так говоришь? — спросила Эйджан. — Когда ты убежала, он убил невинных и беззащитных людей. Вряд ли ты могла когда-нибудь предположить, что суровый человек в состоянии так обезуметь от любви к тебе. Когда же дело было сделано, разве племя погибших не возжаждало возмездия, не пожелало положить конец новой угрозе?
— Тупилак был мой! — крикнула Бенгта. — Я подумала о нем, когда племя, ради восстановления мира, захотело отослать меня обратно. Это я упрашивала Панигпака, пока он его не сделал. Я! — Она упала на колени. — Я говорила ему и всем остальным: что бы вы ни сделали, ссоры и убийства будут только страшнее, страшнее с каждым ухудшающимся годом — до тех пор, пока норвежцы остаются здесь. А если мы изгоним их, пусть даже ценой нескольких их жизней... это станет милосердием, и для них тоже... И я верила в это. Святая Мария, Матерь Божия свидетельница тому, что я верила в это!
Эйджан подняла ее и снова обняла. Тауно медленно произнес:
— Я все понял. Ты хотела чтобы твои родственники, дорогие тебе с детства люди, ушли отсюда, пока не стало слишком поздно. Но ангакок отозвал бы и разобрал свое создание следующей весной, что бы ни случилось, так ведь?
— Д-да, — всхлипнула она на груди Эйджан. — Но тупилак убил моего отца.
— Мы уже говорили, он благословил тебя перед смертью, — сказал Тауно и провел пальцами по своим волосам. — И все же... Странно... Как странно... Тупилак был наслан не из ненависти, а из любви.
Наконец Бенгта-Атитак, вторая жена Миника, успокоилась достаточно и помогла приготовить еду. В эту ночь северное сияние вспыхнуло с таким великолепием, что закрыло половину небес.
Прошло лето, вернулась осень. Цветущий вереск стал пурпурным, запламенела рябина, на осинах затрепетали золотые листья. В полнолуние, после осеннего равноденствия, разносились одинокие крики перелетных гусей. По утрам дыхание вырывалось изо рта облачком пара, а под ногами хрустел тонкий ледок на лужах.
Корабль плыл со стороны Ютландии: сперва через Каттегат, затем через узкий Зунд, где было тесно от серебристой сельди и рыбацких лодок, потом вышел в Балтику и добрался до острова Борнхольм. Там он пристал к берегу в Сандвиге на северной оконечности острова, где на его вздыбившихся скалах стоит крепость под названием Дом Молота, и экипаж отпустили на берег. Владельцы корабля наняли лошадей и отправились в одну из безлюдных бухт.
Под бледным осенним небом ветер, завывая, бросал на берег серый от пены прибой. Когда волны откатывались, галька на берегу рокотала, словно жернова огромной мельницы. С жалобными криками носились чайки. Берег усеивали коричневые клубки морской капусты, пахнущие глубиной, все в маленьких пузырьках, которые с легкими хлопками лопались под ногами. За дюнами и полосой жесткой травы тянулся широкий, поросший густым вереском торфяник, на котором давно позабытые племена установили жертвенный камень.
Дети водяного вышли на берег навстречу гостям Они были обнажены, если не считать поясов с обсидиановыми ножами да струящейся по коже воды; в руках у них были гарпуны с костяными наконечниками. На плечи Тауно падали золотистые с зеленоватым оттенком локоны, а бронзово-красные волосы Эйджан сохраняли слабый оттенок морских водорослей.
Одетые в богатые одежды, Нильс Йонсен и Ингеборг Хьялмардаттер крепко обняли брата и сестру.
— Как долго мы не виделись! — дрогнувшим голосом произнесла Ингеборг. — Как мучительно долго!
— И столь же долгим было ожидание для нас, — отозвался Тауно. Было заметно, что он из последних сил сохраняет спокойствие. — Ну? — резко произнес он наконец. — Рассказывайте.
— Мы принесли хорошие новости, — сказала Ингеборг. — Задача была не легкая... не будем лучше вспоминать, насколько близко мы оказались к палачу, едва юнкеры почуяли золото... Но мы выполнили твою волю. Маргарет живет на свободе, ее удочерила семья ее матери. — Ингеборг презрительно усмехнулась. — Видел бы ты, как они сразу полюбили бедную, несчастную сиротку, едва мы показали им мешок-другой с сокровищами спрута! Но не бойся. Мы присмотрим за ней и позаботимся, чтобы большая часть богатств перешла в ее приданое.
Эйджан поцеловала Нильса с той же страстью, с какой гонимые свежим ветром волны Балтики целовали берег Борнхольма.
— Я никогда не смогу отблагодарить тебя достойно, — сказала она.
— Благодари не меня, — смущенно произнес Нильс. — Это Ингеборг знала все входы и выходы. Я лишь охранял ее.
— Без твоего умения, — возразила Эйджан, — вряд ли мы смогли бы привести «Хернинг» в гавань.
Тауно уронил трезубец и поймал ладони Ингеборг. Никогда еще ей не доводилось слышать страх в его голосе.
— А если не считать денег, как живет сестра?
— Очень хорошо, — торопливо ответила она, не оставляя ему времени для сомнения. — Мы много раз с ней разговаривали. — Ингеборг опустила глаза. — Она... она благодарна вам, но... до сих пор набожнее остальных жителей деревни. Понимаешь? Она счастлива, но лучше будет, если вы не станете сами искать с ней встречи.
Тауно кивнул.
— Согласен. Боль утраты уже растаяла в нас. Мы сделали для Ирии все, что смогли; пусть же теперь она останется Маргарет. Но что собираетесь делать вы с Нильсом?
— М-м, он
