Ангелина больше не могла сдерживаться. Она кинулась к столу, сжала кулачки и ударила Изгарда в челюсть.
— Прекрати! — визжала она. — Оставь его в покое!
Голова Изгарда мотнулась назад. В уголке рта показалась кровь, он вытер ее кулаком. Глаза его метали молнии. Золотые молнии.
Ангелина вся съежилась, у нее перехватило дыхание, сердце, казалось, остановилось. Она слышала, как за спиной у нее у входа повизгивает Снежок.
Бежим! Скорее!
Ангелина повернулась — но в ту же секунду что-то схватило, завертело ее. Из глаз посыпались искры, затрещали ребра. Она попыталась вырваться, но какая-то темная тень мелькнула перед ней — кулак Изгарда зажал ей рот. У Ангелины лязгнули зубы, из рассеченной нижней губы полилась кровь. Комната начала вращаться все быстрей и быстрей. Ангелина уже не знала, где верх, где низ. Она повалилась на бок, инстинктивно прикрывая руками живот.
Пожалуйста, молилась она, пожалуйста, пусть с ребеночком моим ничего не случится.
Кашель Эдериуса стал слабее, тише и каким-то более влажным. Ангелина с трудом перевернулась на живот и рискнула поднять почти ослепшие от слез и боли глаза. Тело старика медленно сползало на пол.
Где-то далеко, у выхода из палатки, подвывал Снежок.
Бежим же! Бежим!
— Я проучу тебя. Будешь знать, как поднимать руку на своего мужа.
Ангелина не успела даже понять, что он говорит. Первый удар пришелся ей по затылку. Краем глаза она заметила, что Изгард вновь поднял над головой окровавленную доску — сиденье от разломанного им стула. Смотреть на это орудие убийства было все же не так страшно, как на почерневшее от ярости лицо мужа. Да, он не остановится, пока не убьет ее.
Доска снова и снова опускалась на ее плечи, руки, ребра. Платье промокло от крови. А потом Изгард повернул доску ребром и замахнулся так, чтобы ударить ее по животу. Ангелина замерла. Она пыталась молиться, но слова не шли с языка. Свет померк в ее глазах.
Крошечные лапки с крошечными коготками застучали по полу. Что-то белое, пушистое с грозным рычанием, оскалив зубки, метнулось к руке Изгарда.
— Снежок... — простонала Ангелина, с трудом разлепляя разбитые губы.
Шерстка Снежка поднялась дыбом, хвостик был поджат, глаза горели решимостью. Челюсти сомкнулись на руке Изгарда. Отчаянно мотая головой, песик вонзал зубы все глубже и глубже в королевскую плоть.
Изгард выронил доску и завопил от злости.
Ангелина кричала, звала Снежка. На ее теле не осталось ни одного живого места, но ничто больше не имело значения. Только Снежок.
Изгард отступил к столу, задергал рукой. Но Снежок вцепился в него мертвой хваткой — и радостно завилял хвостом в ответ на призыв хозяйки.
Снежок здесь, с тобой.
Изгард выругался. Лицо его стало красным как рак. Он отвел назад окровавленную руку и с размаху опустил ее на стол Эдериуса.
— Нет, — пробормотала Ангелина.
Тельце Снежка шлепнулось о деревянную столешницу, хрустнули крошечные косточки, песик жалобно взвизгнул, разжал челюсти и свалился на пол. Прошло несколько секунд. Снежок так и не поднялся. Голова его стала до странности плоской, а из правого ушка выступила какая-то жидкость.
Рядом с никчемной собачонкой неподвижно лежал Эдериус.
— Снежок? — прошептала Ангелина. — Эдериус?
Никто ей не ответил.
Изгард прижал к груди прокушенную руку, машинально вытер ее носовым платком писца. Взор его был прикован к Короне с шипами. Она как-то уменьшилась и казалась почти невесомой. Изгард схватил свое сокровище и, не глядя на Ангелину, выбежал из палатки.
Ангелина уронила голову на пол. Она хотела закрыть глаза, но слезы лились и из-под сомкнутых век.
— Снежок! — позвала она, просто чтобы чем-то заполнить гробовую тишину. — Снежок!
Ангелина знала, что ответа не будет, но не могла не надеяться. Она сжимала живот обеими руками и ждала, ждала... Но Снежок не двигался. Что же это? Такой глупенький, такой непослушный, такой отчаянный, такой никудышный песик. И она так любила его. Он разорвал ей сердце.
Ангелина заставила себя подняться на ноги и подойти к столу. Болело все тело — спина, руки, ноги, сломанные кости, — она даже не могла определить, что сильнее. Сначала она склонилась над Эдериусом, прижала ладонь ко рту старика — проверить, дышит ли он. Но он не дышал. Тогда Ангелина закрыла ему глаза, сложила руки на груди и попросила простить ее за все. Лицо узорщика было удивительно красивым и молодым — таким Ангелина ни разу его не видела. Она хотела поцеловать старика в щеку, но губы ее были разбиты и кровоточили. Нет, не стоит пачкать его. Эдериус всегда был таким аккуратным.
Ангелина выпрямилась, несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться хоть немного, и повернулась к Снежку.
Никчемный песик выглядел спящим. Ангелина взяла его на руки и прижала к груди. Он больше не был Снежком, скорее просто маленькой подушечкой, набитой костями. Но тельце еще не остыло, а розово-черные десна по-прежнему были влажными. Что-то зеленое застряло между зубами. Кузнечик? Нет, поправила себя Ангелина, всего лишь сухой лист.
Нежно улыбаясь, Ангелина опустила Снежка на пол и обхватила руками свой живот. Она думала, что без верного песика в жизни ее образуется зияющая пустота. Но она ошибалась, Снежок не умер, он с ней, он всегда будет рядом.
Она закусила разбитую губу и, стараясь быть сильной, как учил ее отец, направилась к выходу из палатки.
Засохшая кровь зловонной коркой покрывала тело Райвиса. Левый глаз заплыл. Водяная мозоль на натертой рукояткой меча руке прорвалась, и жидкий гной вытекал из раны.
Они с Кэмроном стояли на крыше башни, выше было только синее предрассветное небо. У их ног издыхало чудовище с разрубленной напополам головой. Кэмрон окунул носок сапога в кровь монстра и провел по каменным плитам черту, как бы отмечая их с Райвисом территорию. Это вполне могла бы быть его, Райниса, кровь. Зажатый в угол, безоружный, задыхающийся, он уже видел собственное отражение в занесенном над ним металлическом клинке. И тут подоспел Кэмрон — он задержался на лестнице, чтобы собрать оружие убитых, — и опустил свой топор на череп чудовища.
Райвис взглянул на своего спасителя. Распухшее лицо Кэмрона было исцарапано когтями, покрыто синяками, ссадинами и кровоподтеками. Он перехватил взгляд Райвиса и укоризненно показал на свой испачканный кровью сапог:
— Опять ворон считаешь, Бурано.
Райвис усмехнулся, хотя не мог позволить себе такую роскошь: две только-только затянувшиеся раны на лице тут же открылись снова. Но ради Кэмрона Торнского он готов был потерпеть. Кэмрон стоил этого.
