одерживали победы над племенами анишшинапе, и славили меня за это! Представляешь? Славили за то, чего делали сами!
Ха-кве-дет-ган в теле Адсилы расхохотался. Девушка содрогалась всем телом, глубоко запрокинув голову и обнажив ровные ряды сильных желтоватых зубов.
– Но едва ли их можно винить, – смех, напоминавший сход селевого потока, прекратился так же внезапно, как и начался. – Многие боги так делают. Даже ваш разлюбезный Ха-вень-ни-ю, который и на землю то смотрит лишь для того, чтоб, помочившись, ненароком не утопить кого-то из своих смертных сыновей!
И вновь раскаты каменного грома прокатились по капищу, погасив последние лучины. Кизекочук улыбнулся, ему было хорошо от слов темного бога.
– Но хватит прелюдий! – неожиданно рявкнул Ха-кве-дет-ган, и все лучины разом вспыхнули ослепительным пламенем, так что молодой охотник непроизвольно зажмурился. – Я не отвечал им не из гордости. Не из безразличия, как другие. И не потому, что не питал к племени онундагэга теплых чувств. Нет, серьезно, они всегда мне нравились! Но дело в другом. Они не были искренними, понимаешь? Не были искренними в своей ярости и злобе, а ведь это самые чистые и честные эмоции! У них даже не хватало сил на истинную ненависть к кому-то одному! Но ты… знаешь, чем ты привлек мое внимание?
– Тем, что я ненавижу все, – сплюнул Кизекочук, взглянув, наконец, в глаза одержимой Адсилы. И в этих глазах он узрел великое безумие. – В том числе себя и тебя!
– Клянусь Великим островом, юный охотник, ты прав! – тело Адсилы аж притопнуло ногой от восторга. – Твоя ненависть действительно сильна, она ВСЕПОГЛОЩАЮЩАЯ. И это многого стоит, поверь мне. Это прорва силы, которую попросту нельзя не использовать. Потому я и решил…
– …снизойти? – хохотнул Кизекочук, жалея, что на алтаре было лишь одно подношение с вином.
– Не забывайся, – рот Адсилы оскалился в кошмарной усмешке и огонь лучин вокруг приугас. – И никогда не смей меня перебивать... Но ты прав, я решил снизойти. И даровать тебе то, о чем ты просишь. Месть. Без нарушения закона предков, о которым вы, лицемеры, так печетесь!
– А это возможно? – Кизекочук мог бы поклясться, что мгновение назад на алтаре было лишь жареное мясо и ягоды, но теперь там стоял еще и кувшин, доверху наполненный ритуальным вином.
– Ты ведь сам сказал, что мне ведомо недоступное, – прошипел Ха-кве-дет-ган. Он перестал наворачивать круги и остановился между алтарем и охотником. – А теперь ответить мне предельно ясно – ты действительно готов на все? Готов пожертвовать всем? Готов стать тем, кем тебе было предначертано стать?
– Готов, – тихо, но уверенно произнес Кизекочук. А в следующее мгновение хрупкая рука Адсилы метнулась к его поясу, выхватила родовой нож из кровавого камня и вскрыла Кизекочуку горло. Все это слилось в единое движение, занявшее меньше удара сердца, охотник даже не успел отшатнуться.
Он инстинктивно прижал руки к горлу, ощутив, как меж пальцев прорывается липкий горячий поток. Он не почувствовал боли, шок и непонимание затмили все. Кизекочук попытался вдохнуть, и не смог. Ноги подломились, он понял, что заваливается набок. А потом на смену удушливому сумраку, словно избавление, пришла безбрежная тьма.
Он падал в бездну. Недолго. Скоро все изменилось и бездна начала падать в него. Воспоминания вспыхивали и гасли одно за другим, словно круги на воде они расходились в стороны, порождая новые и новые вспышки. Кизекочук вспомнил свое имя, свое детство, свое племя и своих родичей. Потом вспомнил Витэшну и свою любовь к ней. Вспомнил, как был предан, и как его убила Адсила, в теле которой находился Ха-кве-дет-ган. Он хотел было подумать о том, что умер, но внезапно его пронзила настолько чудовищная боль, что он закричал, а вместе с ним закричала его маниту.
Вся ярость, вся злоба и ненависть, которые он копил в себе многие дни с того самого момента, как получил страшную весть о решении совета племени, все это в один миг обернулось против его обнаженной сути и впилось в нее. Стрелами и копьями, когтями и клыками. И его беззвучный вопль длился миллионы лет, спрессованные в мгновение, которое требуется капле, оторвавшейся от потолка пещеры, чтобы достичь ее пола.
Он открыл глаза и понял, что вновь находится в капище. Стоит на самой границе света и тени справа от алтаря, перед которым – ничего не понимающая Адсила. Девушка смотрит на свои окровавленные руки, на зажатый в них кинжал и на огромное кровавое пятно перед собой. Но тела нет. Потому что его тело в другом месте.
Охотник повел плечами, разминая мускулы, которые, казалось, находились без движения тысячи лет. Он стал куда крепче, сильнее, хотя внешне почти не изменился. Он теперь видел и слышал все на многие сулету вокруг, он даже мог расслышать, как муравей взбирается на опустевшую чашу с ритуальным вином, выпавшую из руки уснувшего воина онундагэга на другом конце уоки. Он мог увидеть этого муравья, ощутить его целиком и по частичке. Появились новые чувства, новые ощущения, новые возможности. Но желания остались прежними. Осталось лишь одно желание.
Месть. Для нее он был перерожден великим Ха-кве-дет-ганом!
Адсила тем временем лишилась чувств, не в силах осознать происходящее. Кизекочук подошел к ней и коснулся рукой виска девушки, мгновенно узнав о шаманке все. Ее жизнь, от материнской утробы до этого кошмарного вечера, все надежды и разочарования юной Адсилы пронеслись перед его взором. Но имело значение лишь одно воспоминание.
Однажды, стремясь заполучить расположение своего темного бога, девушка принесла ему жертву – молодого жеребенка. Закон предков запрещал кровавые подати, и позже Адсила годами казнила себя за свершенное преступление, ни на миг не забывая о нем. Но ее раскаяние ничего не значило. Ничего не значили ее добрые поступки, ее симпатия к Кизекочуку. Она преступила закон, а значит – заслуживала отмщения.
Он вошел в ее разум, инстинктивно поняв, что в сознании человека, находящегося во сне или забытьи, он теперь полноправный владыка. Кизекочук узрел маниту Адсилы, что степенно шла по бескрайней равнине, подернутой студенистым туманом. Девушка собирала полевые цветы и тихо напевала древнюю колыбельную, что перед сном пела ей мать. На востоке у самого горизонта тлело оранжевое око небес.
Но внезапно мир вокруг Адсилы стал сгущаться, начал давить на нее, образуя вокруг стены и потолок из непроглядного сумрака. Она оказалась в узком коридоре с низким потолком, где не хватало
