— Я! Есть! — отозвался связист, подавая телефонную трубку.
— Баранов! Это Контуженный, у нас тут Левиафан… Да, я сказал! Левиафан, демоны тебя раздери! — Контуженный чуть ли не вдавил трубку в губы, — Давай самое крупное, что у тебя есть. Лупи до полного расхода, к вам там первый бэ-ка уже почти приехал…
Ему что-то кричали в трубку, и Контуженный сжимал её так, что я слышал скрип даже сквозь грохот пулемёта.
Сержант, краснея, проорал:
— Да твою ма-а-а-ть! Если эта хрень в окопы зайдет, ты со своими пукалками уже никого не прикроешь!!! — он тут же перестал орать, и уже спокойнее произнёс, поглядывая на небо, — Давай, смещение от прежних координат четыре сотни метров на юг, пятьдесят на восток. Как принял?
Он кивнул, то ли своим мыслям, то ли ругани в трубке, потом спокойно сказал:
— Давай, Баранов, мне нужны самые олунительные твои минометчики. Принял. Жду, братан, — зло оскалился сержант, поднявшись на бруствер и глядя на окончательно выбравшегося из Вертуна монстра.
Откинув телефонную трубку связисту, Контуженный резко вытащил шашку из ножен и помахал над головой, подавая сигнал остальным, чтобы обратили на него внимание.
— Мордой в землю! — заорал он, махнув шашкой вниз и спрыгивая в окоп к нам, — А вы чего застыли⁈ К брустверу прижались, живо!
Я только и успел что накрыть лоток с лентами своей бренной тушкой, да пихнуть Сапронова в спину, чтобы он завалился на пулемет.
В эту же секунду сзади раздалось громогласное буханье, словно что-то взрывалось под нами на большой глубине, и задрожала земля. Свист подлетающих крупнокалиберных снарядов я ещё ни разу в жизни не слышал.
Тяжеленные, они на огромной скорости обрушивались на площадку перед Вертуном, от чего брустверы нашего окопа осыпались внутрь. Нас всех накрыло песком вперемешку с клочьями травы и земли, прилетевшими от места взрыва.
Не знаю, как там сержант, но меня хорошенько так оглушило, до звона в ушах. Даже звуки взрывов исчезли — только ровный тягучий звон.
После сегодняшних занятий и массированного обстрела Вертуна я думал, оглохнуть сильнее уже нельзя. Сейчас же перед глазами все плыло, и, словно этого было мало, следом раздались еще взрывы, но уже гораздо ближе. Эх, кажется, бедного гвардейца Центрова так и похоронят в этом окопе, засыпав окончательно.
Резкий толчок в плечо заставил меня повернуться к сержанту. Контуженный что-то кричал мне, но я его не слышал — в ушах был лишь звон.
Он показывал мне открыть рот и зажать ухо. С трудом, конечно, но я послушался, и новые взрывы прошлись гораздо легче, я теперь даже их услышал.
— Сапронов! Бесожопый ты безлунь, очнись! — орал Контуженный, подползая ближе к пулеметчику, но Макс бездыханным телом лежал на массивном коробе пулемета, — Да твою ж мать! Центров, крути давай.
Грозный откинул едва дышащего и оглушённого Макса в сторону и сам встал за гашетку, словно приняв упор лежа. Выпрямив тело и уперевшись ногами в заднюю стенку окопа, она всей массой навалился на пулемет и взялся за рукояти удержания, вдавливая гашетку.
Мне только и оставалось, что, открыв рот, зажать правое ухо одной рукой, а другой крутить рукоять досылания. Взрывы стали потише, но я не рисковал выглядывать.
Хрен знает, что там за месиво творится у Вертуна… Вдруг снежки уже совсем рядом, и через секунду влетят в окопы? Нет, я просто кручу ручку и слежу за спешным убыванием патронной ленты с лотка.
Наше воинское дело такое… Скажет сержант: «Всё, хана, враг в окопах!» — тогда и пойду врукопашную. А сейчас просто крутим ручку.
А Левиафан? Что с ним?
Всё же любопытство взяло верх, и я выглянул через бруствер.
Вертун не было видно, всё заволокло густым, едко-чёрным дымом. Он клубился, озаряясь всполохами какого-то пожара. Может, горела земля, или сам Вертун. Мне кажется, или что-то ворочается там внутри? В ушах звенит, ничего не слышу…
Не знаю насчёт Левиафана, но вот ордам снежков было глубоко насрать на крупный калибр. Они так и вылетали прямо из дыма плотной гурьбой, продолжая рваться к передней линии, разрываясь от шквального огня буквально перед окопами.
В отличии от нас, неумех, сержант изящно управлялся с пулеметом, даже не чувствуя его отдачи. Он попросту перемещал его из стороны в сторону, прицельно при этом вышибая целые группы тварей. Работал длинными очередями по двадцать патронов, двигая стволом по всему фронту.
Но он всё равно не успевал… Снежки разлетались на рваные осколки, но на место каждого тут же вставал новый. Волна тварей уже почти добралась до первых окопов, и даже отсюда я видел, как солдаты били по ним чуть ли не в упор.
Я вздрогнул, когда Контуженный заорал, дорабатывая пятую очередь:
— Лента! Сотка, белки!
— Есть! — отозвался я, заправляя следующую ленту.
— Сапронов, к станку! — сержант с ноги пнул поскуливающего Макса, который непонимающе смотрел на нас и лишь беззвучно открывал рот, силясь хоть что-то сказать.
Из ушей бедняги текла кровь, парня явно неплохо так контузило. Однако пинок командира отрезвил его сознание — пошатываясь, боец все же переполз ближе к орудию, взялся за рукояти и не глядя выжал гашетку.
Тем временем Грозный уже взобрался на бруствер и недовольно поморщился, запуская в небо вторую красную ракету. Следом с других направлений взлетело еще несколько ракет.
— Стреляйте, мать вашу! Твари уже прорвались в нижние окопы! — проорал Контуженный, глядя куда-то под гору.
Я стиснул зубы, понимая, что парни с первой линии могут не выбраться. Не только я в этот момент вопросительно посмотрел на Контуженного, но руки сержанта не дрогнули, и он не сорвался в самоубийственную атаку помогать бойцам внизу. Прекрасно понимал, что кому-то ведь надо руководить этой мясорубкой.
— Господин гвардии сержант! — просипел Хомут, протягивая ему трубку телефона.
— На проводе, — отозвался Грозный в трубку, — А-а-а? Ни хрена не слышу.
Он пригнулся ниже, прикрывая другое ухо.
— Громче говори! Да, отработал чётко, вообще красава! А? О, давай, давай… Жду, по оранжевому дыму пускай садят! — он сразу отвернулся от линии фронта, уставился в небо, словно уже сейчас ждал подарки, — Да какое там, они у меня уже в окопах! Да, твари тут уже! Потери? Да как я тебе их скажу-то⁈ Выживших считать будем единицами… если вообще хоть кто-то выживет! Вертун гудит на всю и не собирается схлопываться!
Я оглянулся на сержанта и решил краем глаза посмотреть, что там внизу. Приподняв голову и высунувшись за край осыпавшегося бруствера, я уставился на поле боя.
Мясо. Просто мясо из людей и тварей.
Снежки, подскакивая к окопам, утыкались в стройные ряды колючей проволоки и прорывали их своими телами. Некоторые сразу рассыпались, исчезая, а иные застревали, хотя, казалось бы, как может сгусток воздуха застрять в заграждении?
Как оказалось, очень даже хорошо может застрять — настолько, чтобы преградить путь сородичам. Снежок, он же вроде как относится к стихии воздуха, но выстрели в него, и рассыпается, как стекло. То ли это такой плотный воздух, а может, это лёд…
Пока твари ёрзали в проволоке, пехота обстреливала их с ружей, однако в какой-то момент накопилась критическая масса нападающих, и в следующий момент снежки прорвались.
Сначала единичных особей встречали в штыки, попросту поднимая будто на копьях и перебрасывая себе за спины, где перезаряжающиеся бойцы добивали тварь.
Однако, когда белых псов стало слишком много, боевой порядок дрогнул и бойцам пришлось драться уже внутри окопов. Где-то внизу еще звучали одиночные выстрелы, всё реже и реже, но основную огневую поддержку оказывали пулеметные гнезда на возвышенностях.
Да и то, из двадцати пулеметов сейчас грохотала едва ли половина и это под не прекращающуюся канонаду минометного обстрела. Батарея Баранова работала уже калибрами поменьше, но без остановки.
За время, что Сапронов отстреливал ленту на сто патронов, я насчитал по меньшей мере восемьдесят разрывов. Артиллеристы явно работали по готовности с минимальными корректировками, поскольку в область Вертуна прилетало весьма кучно — все заграждения там уже превратились в перепаханное месиво.
