– Какая женщина!
Гай Филипп произнес это с таким чувством, что Марк удивленно поднял бровь. Он знал, что старший центурион относится к представительницам прекрасного пола весьма сдержанно.
– Холодная, как только что пойманный карп, – заявил Виридовикс, готовый, как всегда, затеять спор по любому поводу.
– О! да, но если ее отогреть… – пробормотал Лаон Пакимер.
Солдаты судачили о Нерсе, пока не пришли в лагерь. Трибун уже почти добрался до дома, когда до него дошло, что Нерсе сделала блестящий ход, удержавшись от угроз и прозрачных намеков, которые он ожидал услышать. Вместо того, чтобы высказать свою угрозу словами, она дала трибуну возможность делать выводы самостоятельно. Интересно, знакома ли она с видессианскими шахматами, игрой, где победа, в отличие от римских костей, зависит не от улыбки судьбы, а от умения игрока. Если знакома, подумал Скаурус, то он не хотел бы играть против нее.
Марку казалось, что он нашел безопасную нору и забился на самое ее дно. Начиная с весны, его легионеры оказались в центре всевозможных событий: он познакомился с императорской семьей Видессоса, стал личным врагом князя-колдуна, возглавлявшего врагов Империи, участвовал в великой битве, которая определила судьбу этого мира на многие годы… И вот он здесь, в этом небольшом городке, и голова его занята исключительно тем, хватит ли ему до весны ржи и пшеницы. Это было унизительно, но, с другой стороны, это была передышка, необходимая, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Аптос даже в лучшие свои времена был тихим городом. Весть о катастрофе при Марагхе достигла его, но не изменила жизнь горожан. Римляне принесли сюда известие о том, что Ортайяс Сфранцез провозгласил себя Императором, и Аптос остался равнодушен к этому, как остался он равнодушен и к тому, что случилось в Амарионе, расположенном всего в четырех днях пути от него.
Город, казалось, спал и не желал просыпаться. Он не интересовался происходящим вокруг, но трибун хотел получить некоторые известия и однажды утром заговорил с Лаоном Пакимером.
– Как насчет запада, а?
– Хочешь узнать, что случилось с молодым Гаврасом? – Катриш поднял брони.
– Да. Если нам остался выбор между Каздом и Ортайясом Сфранцезом, то жизнь главаря воров и бандитов выглядит не такой уж страшной, как это казалось.
– Понимаю, что ты имеешь в виду. Я отберу для этого дела хороших солдат. – Пакимер поцокал языком. – Не очень-то хочется посылать их, почти не надеясь на возвращение, но что еще остается делать?
– Возвращение? Откуда?
Рядом появился Сенпат Свиодо. Он тяжело дышал, и изо рта у него шел пар – он только что закончил фехтовать и все еще не мог отдышаться. Когда Марк объяснил ему, в чем дело, юный васпураканин развел руками.
– Это просто глупо! Зачем бросать в реку птиц, когда под рукой у тебя рыбы? Кто же лучше подходит для такого дела, как не пара принцев? Неврат и я – мы отправляемся через час.
– Катриши доберутся куда надо и вернутся обратно быстрее, чем ты. Они ездят на конях так же быстро, как кочевники, – сказал Марк.
Пакимер, стоявший сзади, нехотя кивнул. Но Сенпат только засмеялся.
– Их, скорее всего, очень быстро убьют, приняв за каздов, – ты это хочешь сказать? Неврат и я родом из страны, куда мы отправляемся, и нам всегда будут там рады. Мы уже ездили туда раньше и возвращались целыми и невредимыми. Мы сможем делать это снова.
Он говорил так уверенно, что Скаурус вопросительно взглянул на Пакимера. Немного поколебавшись, катриш сказал:
– Пусть идет, если он так хочет. Но пусть останется Неврат здесь Будет обидно, если она погибнет, слишком уж опасен путь.
– Ты прав, – согласился Сенпат, удивив своей покладистостью трибуна. Однако он не был бы самим собой, если бы не добавил: – Я скажу ей об этом, но если она не позволит разлучать нас, – кто я такой, чтобы препятствовать судьбе? – он стал серьезен. – Вы прекрасно знаете, что она умеет позаботиться о себе.
После ее путешествия из Клиата Марк вполне мог согласиться с таким заявлением.
– Хорошо, – сказал он. – И сделайте все, что от вас зависит.
– Ладно, – обещал Сенпат. – Но по пути мы немного поохотимся.
Поохотимся на каздов – Марк отлично знал, что именно это юноша имел в виду. Скаурус хотел запретить ему рисковать, но знал, что такой приказ вряд ли будет исполнен. У васпуракан был большой счет к каздам, больший даже, чем у Видессоса.
С новыми проблемами трибун столкнулся, когда жизнь легиона стала входить в нормальную колею. Военный поход и дела, связанные с ним, не давали ему возможности уделять много времени Хелвис и Мальрику, и даже после того, как они осели в Аптосе, Хелвис далеко не всегда была той женщиной, с которой легко ладить. Марк, некогда старый и убежденный холостяк, привык держать свои мысли при себе до того момента, пока не приходило время действовать; Хелвис, напротив, ждала, чтобы он раскрыл душу, поделился своими намерениями, желаниями, и всерьез обижалась когда Скаурус делал что-то, касающееся их обоих, не обсудив это предварительно с ней.
Раздражение исходило не только от Хелвис. По мере того как развивалась ее беременность, она становилась все более религиозной, и почти каждый день на стене комнаты, в которой они жили, появлялось изображение Фоса или какого-нибудь святого. Марк не отличался религиозностью, но был согласен терпеть или, вернее сказать, не обращать большого внимания на проявления набожности других. Однако в этой земле, где люди сходили с ума из-за теологических споров, такого подхода к вопросам веры было совсем недостаточно. Как и все намдалени, Хелвис добавляла к символу веры «лишние», с точки зрения видессиан, слова, а ведь только из-за этого десятка слов два народа считали друг друга еретиками. Она была единственной из намдалени в этом чужом для нее городе и, естественно, искала поддержки у Марка. Но поддержать ее в делах религиозных означало бы для трибуна простое лицемерие, а это уже было больше, чем он мог вынести.
– У меня нет никаких претензий к той вере, которую ты исповедуешь, – заявил Скаурус, решив наконец покончить с недомолвками. – Но я буду лжецом, если окажу, что разделяю ее. Неужели Фосу так нужны приверженцы, что он не обрушит свой гнев на лицемера?
Хелвис пришлось ответить «нет» и разговор на этом прекратился. Марк надеялся, что они пришли к соглашению, но полного спокойствия все же не обрел. Впрочем, если у Скауруса и возникали разногласия с Хелвис, разрешали они их не в пример удачнее, чем другие.
Однажды утром, когда с неба вместе с дождем начал сыпать мокрый снег, трибун был внезапно разбужен грохотом разбитого о стену горшка, вслед за чем женский голос визгливо выплеснул целый ушат проклятий. Марк закрыл уши толстым шерстяным одеялом, надеясь заглушить шум ссоры, но услышав треск второго кувшина, разбившегося о стену соседней комнаты, понял, что заснуть уже не удастся.
