Однажды утром, когда с неба вместе с дождем начал сыпать мокрый снег, трибун был внезапно разбужен грохотом разбитого о стену горшка, вслед за чем женский голос визгливо выплеснул целый ушат проклятий. Марк закрыл уши толстым шерстяным одеялом, надеясь заглушить шум ссоры, но услышав треск второго кувшина, разбившегося о стену соседней комнаты, понял, что заснуть уже не удастся.
Он перевернулся на бок и увидел, что Хелвис тоже не спит.
– Снова они ругаются, – сказал трибун с досадой. – В первый раз я жалею о том, что мои офицеры живут рядом со мной.
– Ш-ш, – отозвалась Хелвис. – Я хочу послушать, о чем они говорят…
А я вот не хочу, но при всем желании трудно не услышать, подумал Марк. Голос Дамарис, когда она злилась, мог перекрыть мощную глотку императорского глашатая.
– «Перевернись на живот!» Еще чего! – вопила женщина. – Сам переворачивайся! Я это делала в последний раз, запомни, идиот! Найди себе мальчика или корову и занимайся этим с ними! А я отказываюсь!
Дверь с треском захлопнулась. Скаурус слышал, как Дамарис сердито шлепает по лужам.
– Даже когда я лежала на спине, ты никуда не годился! – донеслось издалека, и милостивый ветер, к большому облегчению Скауруса, заглушил пронзительный голос разгневанной женщины.
– О боги, – вздохнул трибун. Уши его пылали.
Неожиданно Хелвис хихикнула.
– Что ты нашла тут смешного? – спросил Скаурус, думая о том, как сможет теперь Глабрио появиться перед своими солдатами.
– Прости, – сказала Хелвис, уловив жестокие нотки в его голосе. – Ты не знаешь, что такое женские сплетни, Марк. А мы-то удивлялись, почему Дамарис не беременеет. Ну вот, все встало на свои места.
Скаурус никогда не думал об этом. Он ощутил легкую неприязнь к Глабрио, но тут же подавил это чувство, подумав о том, что многие римляне сейчас потешаются над младшим центурионом.
За завтракам Глабрио передвигался словно в кругу молчания. Никто не сумел сделать вид, что не слышал воплей Дамарис, и ни у кого не хватило сил заговорить о ней.
В этот день младший центурион не знал снисхождения, хотя обычно был терпелив с оказавшимися у него в манипуле видессианами, которым трудно давались римские премудрости фехтования. Легионеров он гонял еще строже, чтобы не дать им ни малейшей возможности найти минутку и поиздеваться над командиром. И все же минута такая насела, и, разумеется, нашелся поспешивший воспользоваться ею остряк, всегда готовый развеселить товарищей за чужой счет. Марк был неподалеку, когда один из солдат, в ответ на приказ, которого Марк не расслышал, повернулся спиной к командиру и отставил зад. Младший центурион смертельно побледнел и плотно сжал губы. Скаурус шагнул вперед, чтобы лично разобраться с наглецом, но в этом уже не было нужды – Квинт Глабрио обрушил свой жезл на голову солдата. От удара жезл с треском переломился пополам, а легионер беззвучно рухнул в грязь. Глабрио подождал, пока тот со стоном не начал подниматься с земли, и швырнул обломки ему под ноги.
– Теперь принеси новый, Луциллий, – рявкнул он и, увидев приближающегося трибуна, доложил: – Все в порядке, командир.
– Вижу, – кивнул Скаурус. Понизив голос, так что только Глабрио мог его слышать, он продолжал: – Думаю, не будет большого вреда, если я напомню солдатам, что ты офицер, а не предмет для шуток. То, что случилось с тобой сегодня, легко может случиться с ними завтра.
– Так ли? Не знаю, – пробормотал Глабрио, обращаясь больше к самому себе, чем к трибуну. Голос его снова стал жестким. – Ну что ж, в любом случае полагаю, что мне не грозит неповиновение. – Он повернулся к солдатам. – Надеюсь, зрелище вам понравилось? Если даже и нет, то уж пользу-то вы из него извлекли. А сейчас…
Больше манипула не давала поводов для беспокойства, но Скаурус чувствовал себя слегка задетым. Ненавязчиво и тем не менее вполне решительно Глабрио дал понять, что не собирается продолжать разговор. Ну что ж, подумал трибун, этот человек держит в себе больше, чем показывает. Он пожал плечами и, ежась от холодного ветра, двинулся прочь.
В полдень ему на глаза попался Горгидас. Грек был растерян и удручен настолько, что Марк приготовился услышать от него нечто ужасное. Однако то, что сказал врач, было делом весьма обыденным: комната, в которой жили Глабрио и Дамарис, слишком велика для одного человека, и младший центурион пригласил Горгидаса переехать к нему. Скаурус понимал колебания врача: все, у кого было побольше такта, чем у Луциллия, не решались прямо говорить о том, что случилось с Глабрио. И все же…
– Не вижу причин так бояться меня. Я же не собираюсь тебя кусать, – сказал Марк, тщательно выбирая слова. – Думаю, это к лучшему. Для него же лучше, чтобы кто-то был рядом. Куда приятнее иметь рядом друга, с которым можно поговорить по душам, чем сидеть одному в мрачном настроении, и так день за днем. Когда ты заговорил, я уж подумал было, что в лагере вспыхнула чума.
– Я только хотел быть уверен, что не возникнет проблем…
– Все в полном порядке. Откуда им быть?
Трибун решил, что неудачи Горгидаса в освоении методов лечения видессианских жрецов заставляют его искать трудности даже там, где их нет.
– Вам обоим только лучше будет, – заключил Скаурус.
– Мне срочно необходим стакан хорошего вина, – объявил Нейпос.
Они с Марком шли по главной улице Аптоса. Снег хрустел под их ногами.
– Хорошая мысль. Как насчет горячего вина со специями? – Трибун потер кончик носа, который уже стал коченеть от холода. Как и его солдаты, одет он был в видессианские шерстяные штаны и очень радовался этому обстоятельству – зима в здешнем климате не располагала к ношению тоги.
Из десятка таверн Аптоса лучшей считалась «Танцующий волк». Ее хозяин, Татикиос Тарникес был настолько толст, что рядом с ним Нейпос казался человекам, страдающим от недоедания.
– Добрый день, господа, – радушно приветствовал он жреца и римлянина, когда те вошли в таверну.
– Добрый день, Татикиос, – ответил Марк, вытирал ноги о коврик.
Тарникес просиял. Он любил свое дело и любил посетителей, понимавших толк в кушаньях и напитках. В его заведении всегда аппетитно пахло и было на удивление чисто, Скаурусу, как и большинству легионеров, очень нравилась эта таверна и ее хозяин. Только Виридовикс с первого взгляда невзлюбил толстяка – он мучительно завидовал Тарникесу и имел для этого все основания. Вопреки видессианской моде Татикиос выбривал подбородок, но его замечательные усы вполне компенсировали отсутствие бороды. Такие же черные, как волосы, они почти касались его плеч. Хозяин таверны покрывал их тонким слоем воска и доводил таким образом до совершенства. Усы были предметом его особой гордости.
