Трибун и Нейпос основательно продрогли и уселись за стол прямо напротив печи, в которой ревел огонь. Марк, глядевший на пламя, не заметил служанки, подошедшей принять заказ, но, услышав ее голос, поднял голову. Кто-то говорил ему, что Дамарис работает теперь в «Танцующем волке», вспомнил он и слегка улыбнулся. В конце концов, Квинт Глабрио избавлялся от этой дикой кошки, а вспоминать скандал, устроенный ею напоследок в лагере, Марку решительно не хотелось. У него было слишком хорошее настроение, чтобы сердиться.
– Вина с пряностями и погорячее, – сказал он. Нейпос заказал то же самое и с наслаждением потянул носом горячий пар, поднимающийся от кружки. Сомнений не было – хозяин таверны умел готовить отличный глинтвейн.
– А-а-а… – восхищенно забормотал Нейпос, наслаждаясь ароматным напитком, сдобренным лимоном, ванилином и корицей. Вино сразу же согрело его. – Пожалуй, не помешает заказать еще кружечку.
Оба они согрелись и могли выпить еще по одной кружке уже просто так, для удовольствия. Пока Дамарис разогревала вино, к столу подошел Татикиос.
– Что нового? – спросил он. Как всякий трактирщик, Татикиос собирал новости и сплетни, но, в отличие от других, не пытался скрывать свое любопытство.
– Увы, немного. Хотел бы я, чтобы новостей было побольше, – ответил трибун.
– Мне бы тоже этого хотелось. Когда начинается зима, все замедляется, не так ли? – Тарникес засмеялся и, постояв минуту-две около уважаемых посетителей, повернулся к стойке, чтобы провести тряпкой по ее и без того сияющей поверхности.
– Ты знаешь, я совсем не шучу, – сказал Марк Нейпосу. – Мне очень хочется, чтобы Сенпат и Неврат поскорей возвратились с вестями от Туризина Гавраса. Хорошими или плохими. Просто невыносимо не знать, что происходит вокруг.
– Разумеется. Но наш друг Татикиос верно говорит: зимой все движется медленнее, и наши васпуракане вовсе не исключение.
– Я и правда слишком нетерпелив, – признал Скаурус, – а что до васпуракан, то они, скорее всего, лежат сейчас обнявшись в доме какого-нибудь своего дальнего родственника и занимаются любовью. И рядом с ними такая же печка, как эта.
– Достаточно приятное времяпровождение, – весело хмыкнул Нейпос. Как и все видессианские жрецы, о, следовал обету воздержания, но не отказывал другим в праве на плотские удовольствия.
– Да, но я не за этим их посылал, – сказал Марк сухо.
Перед ними появилась Дамарис с эмалевым подносом в руке. Сняла с него две дымящиеся кружки с вином и поставила их на стол.
– Почему тебя раздражает, что мужчина занимается любовью с женщиной? – спросила она Скауруса. – Ты привык к кое-чему и похуже.
Кружка, зажатая в руке трибуна, замерла в воздухе, и он сердито сузил глаза.
– Что ты имеешь в виду, черт возьми?
– Может быть, ты ждешь от меня подробных объяснений?
Услышав этот уверенный тон, трибун похолодел, как будто сидел на улице, на морозе, а не перед жаркой печкой. В глазах Дамарис, заметившей его смущение, вспыхнул гнев.
– Мужчина, который относится к женщине как к мальчику, очень скоро найдет себе такого партнера… или станет им сам.
Когда смысл этих слов дошел до Марка, рука его дрогнула и вино плеснуло из кружка Но Дамарис не собиралась останавливаться, вонзая свой нож все глубже и глубже:
– Я слыхала, что последние несколько недель у моего милого Глабрио не было девочек. Это так? – Она издевательски расхохоталась.
Трибун взглянул Дамарис прямо в глаза, и смех ее замер.
– И долго ты размазывала вокруг себя это дерьмо? – спросил он. Голос его стал холодным, как ветер, завывающий на улице.
– Дерьмо? Так ведь это правда..
Как и прежде, во время ее споров с Квинтом Глабрио, голос женщины начал повышаться. Посетители таверны повернулись в их сторону. Но перед Дамарис был не Глабрио. Скаурус резко оборвал ее излияния.
– Если ты не прекратишь разбрасывать эту грязь, тебе не поздоровится. Понятно? – Тихий спокойный голос и размеренные слова Скауруса дошли до Дамарис. Гневный окрик, скорее всего, не достиг бы цели. Она испуганно кивнула.
– Так-то лучше, – сказал трибун. Неторопливо допил вино, закончил беседу с Нейпосом, затем достал несколько медных монет из кошелька, висевшего на поясе, бросил их на стол и вышел из таверны. Нейпос последовал за ним.
– Отлично сделано, – сказал Нейпос по пути в казармы. – Ничто не может сравниться с гневом бывшей возлюбленной.
– Увы, это слишком похоже на правду, – признался Марк.
Внезапный порыв ветра бросил им в лицо колючий снег.
– Проклятье, как холодно сегодня, – пробормотал Марк и закрыл краем плаща нос и рот.
В лагере каждый из них пошел по своим делам. Забот у Марка хватало даже вечером, но что бы он ни делал, из головы у него не шли слова Дамарис. Он боялся, что она не просто выплескивала свою ненависть. Возможно, за ее словами крылась правда. Во всяком случае, заставить ее замолчать было куда проще, чем успокоиться самому. Очень уж многое из того, о чем говорила Дамарис, совпадало с его собственными наблюдениями. Благодаря громкому визгу известной особы о личной жизни Глабрио весь лагерь знал уже куда больше, чем полагалось. Это могло означать что-то – или же не значить ничего. Но младший центурион делил свою комнату с врачом, а Горгидас, насколько было известно Марку, женщинами не интересовался. Вспомнив, как нервничал врач, когда говорил о том, что собирается переехать к Глабрио, Марк внезапно увидел новую причину для колебаний Горгидаса.
Трибун сжал кулаки. Почему, ну почему из всех его людей это случилось с двумя самыми умными, самыми лучшими друзьями? Он вспомнил о фустуариуме – римской казни для тех, кто, вступив в зрелость, делит постель с мужчиной, а также воров и убийц. Он видел фустуариум всего один раз, в Галлии – казнили неисправимого вора. Несчастного вывели на середину лагеря, к на его голову обрушился град ударов жезла центуриона. После этого легионеры делали с ним что хотели: избивали дубинками, камнями, кулаками. Осужденному везло, если он умирал быстро. Марк представил себе в роли казнимых Горгидаса и Глабрио и в ужасе отмел эти мысли. Легче всего было бы, конечно, забыть всю эту историю и надеяться на то, что страх перед трибуном заставит Дамарис молчать. И он попытался забыть обо всем.
Но чем больше Скаурус старался не думать о словах Дамарис, тем громче они звучали в его ушах, раздражая и взвинчивая нервы. Он нагрубил по пустяку Гаю Филиппу и шлепнул Мальрика за то, что малыш пел одну и ту же песню не переставая. Слезы потекли из глаз ребенка, и настроение Скауруса испортилось окончательно. Пока Хелвис успокаивала сына, сердито поглядывая на трибуна, тот схватил свой плащ и выскочил из дома со словами: «У меня есть неотложное дело».
