— Нет, но ее же могут найти.
Молчание.
— Могут или не могут?
Он отвернулся. Невежество сестры было слишком вопиющим, чтобы о нем стоило разговаривать.
— Дельфины! — воскликнула Джуди.
Никки мигом вскочил на ноги. Дельфины были их любимыми рыбами, вернее, млекопитающими.
— Где?
Дельфины плыли примерно в полумиле от них, но плыли к острову. Большие блестящие спины вырастали из воды одна за другой, — быть может, дельфины охотились за идущей близко к поверхности рыбой, а может быть, просто играли, испытывая блаженство и радость. Они приближались, и гладкие, обтекаемые, мерцающие тела их поочередно пробивали поверхность воды, — хотя возможно, что кто-то из них временами выскакивал наверх и не в свой черед. Они скользили, струясь и сверкая, между воздушной и водной стихиями, перекатываясь по неторопливой дуге, словно конь-качалка или доска качелей, — голова-хвост, голова-хвост. Но ни та, ни другой никогда полностью не покидали воды. Целая стая дельфинов! Будь они стайкой купающихся школьников, они бы сейчас ныряли, падая в море, словно с небес. Но океанские школяры ныряли из моря в небо. Как радостно было предвкушать их появление, пересчитывать их, пока они приближались, и молиться, чтобы они подошли поближе.
— Они не охотятся, — сказал Никки. — Если бы они шли за рыбьим косяком, там бы и олуши тоже вертелись. Они просто веселятся.
Дельфины приближались. Дугой идущие во главе стаи подводные существа с каждым разом выпрыгивали из воды все ближе и ближе, пока спина самого близкого не оказалась совсем рядом с детьми, так что те могли, протянув руку, уронить на эту спину кусочек печенья. Спина его появилась из воды прямо под ними, и полное веселого дружелюбия око дельфина, едва показавшись над водой, задержалось на близнецах, похоже, подмигнуло и ушло под воду с удовлетворенной ухмылкой обладателя острого разума, какую видишь в пантомиме на физиономии черта, перед тем, как ему провалиться под сцену. Дети остались при впечатлении, что на этом усмешливом оке и держится, будто на точке опоры, доска качелей.
— Как было бы приятно погладить его по спине, — сказала Джуди.
— Ты знаешь, — приглушенным голосом произнес Никки, не отрывая глаз от горячей поверхности камня, лежавшей у него между руками и прямо под носом, — если мы удерем отсюда, получится, что мы вроде как дезертировали.
— Но ведь мы тогда сможем вернуться и уже не одни.
— Да.
— Здесь-то мы ничего сделать не можем. Одним, без помощи нам не справиться.
— Да, я думаю, если появится возможность сбежать, мы будем обязаны ей воспользоваться. Надо рассказать обо всем людям.
— Тогда сюда смогут прислать военный корабль.
— А как ты думаешь, нам поверят?
— Почему же нам не поверить?
— Надо бы запастись какими-то доказательствами. Стянуть у Пинки один из локаторов или еще что-нибудь.
— Самое трудное — это пробраться на траулер так, чтобы нас не заметили.
— Слушай, а в чемодан мы не можем Шутьку засунуть?
— Кабы у нас был чемодан.
— Я без Шутьки с места не тронусь.
— Никто тебя и не просит.
— И потом, она непременно залает, — несчастным голосом прибавила Джуди.
Они помолчали, и Никки вернулся к началу разговора.
— И все же мы оказались бы дезертирами, Джу. Как-то неприятно об этом думать.
— Тот, кто из драки…
— Да знаю я все это. Но что мы сможем рассказать, на самом-то деле? Какой будет прок от рассказов о том, что здесь происходит, если мы этого и сами не знаем?
— Мы могли бы рассказать про… про Доктора.
— Да, это, наверное, правда.
— Конечно.
— Ведь не может же быть, что его куда-нибудь заперли, верно?
— Куда?
— Ну, мы ведь не видели… тела.
— Нет, ты полюбуйся на этих чаек!
Поморник гонял по всему небу охотившуюся за рыбой опрятную моевку. Клюв у моевки слишком был полон рыбы, чтобы она могла что-либо произнести, зато поморник вопил хулиганским голосом — «скиир, скиир», — между тем как его упрямая жертва увертливо кувыркалась в эфире, полном громкого хлопанья крыльев, мелькания обманчиво грозных когтей и наводящих ужас своей свирепостью кликов. Моевка, наконец, сглонула рыбу и заверещала то ли от страха, то ли от гнева — «кит, кит», — но преследователь ее оставался непреклонным. Волей-неволей, а рыбу моевке пришлось отрыгнуть, и та полетела вниз, темным комочком удаляясь от двух оставшихся в воздухе птиц. Поморник, тут же перекинувшись через крыло, стремглав ринулся следом за рыбой, вкладывая в снижение все свои силы, будто сокол, который летит, а не падает вниз, — и таки подсек добычу похожим на садовые ножницы клювом, прежде чем рыба коснулась воды. Затем пират удалился, выражая всем своим видом полное удовлетворение, а моевка обиженно поплыла восвояси, заметив:
— В честном соревновании так себя не ведут.
— Ликвидировали, — тяжело обронил Никки, думая вовсе не о поморниках или моевках.
При всей жизнерадостности детей, произраставшей по преимуществу из невежества и оптимизма, порой и на них накатывала некая тьма, в которой им на миг открывалось истинное их положение.
— Ник…
Она собиралась сказать, что боится, но не сказала. В сущности, об этом-то она и боялась сказать.
— …Как там твоя учеба?
— Меня от нее в сон кидает.
— А чем ты вообще занимаешься?
— Да ничем.
— Ничем?
— Ну, я не то чтобы чему-то учусь. Все больше книжки читаю.
— И на самом-то деле, — стыдливо прибавил он, — мне это нравится.
— А что за книжки?
— Г. Дж. Уэллс, Джулиан Хаксли и, знаешь, эти, — с доисторическими животными на картинках и схемами происхождения человека, вроде мексиканского кактуса. Дж. Эллиотт Смит, доктор Лоренц. Там есть комплект «Уидерби». И еще одна книжка про то, как озерные чайки высиживали вместо яиц жестянки от табака.
— Не понимаю, какое отношение книги про птиц имеют к гангстерам.
— Не про птиц, вообще про животный мир.
— А ведут они себя с тобой по-доброму?
— Да я и не знаю.
— Понимаешь, — пояснил он, — чаще всего они оставляют меня одного. Китаец приносит откуда-то книги, а старик только два раза ко мне и заглядывал.
Он обдумал свои впечатления, стараясь не упустить ничего, и добавил:
— Я для них вроде собаки.
— Как это?
— Ну, когда ты общаешься с Шутькой, тебе приходится говорить «Сидеть» или «Место», или «Гулять». А говорить ей: «Быть иль не быть. Вот в чем вопрос» — просто бессмысленно.
Однако Джуди по-прежнему оставалась в недоумении.
Никки заговорил с трудом, обдумывая то, что хотел сказать, и подыскивая нужные слова:
— Вот послушай. По-моему, он разучился разговаривать. Когда он беседует с Китайцем, то делает это на каком-то своем языке, которого нам не понять, как Шутьке не понять цитат из Шекспира. Поэтому, когда у него появляется необходимость сказать что-то, понятное для меня, ему приходится делать над собой усилие. Ему трудно втиснуть в слова все, что он имеет в виду, — так же как трудно засунуть в слово «гулять» фразу: «Не выйти ли нам с тобой побродить по полям?». Вот почему, если он что-нибудь и произносит, так это обычно афоризм или пословица — вообще что-то уже переполненное значением. Ты понимаешь?
