От саквояжа и вонарского костюма он избавился еще два дня назад, в АфаХаале, сбыв западные изделия за неплохую цену. Немногие оставшиеся вещи он, по туземному обычаю, нес упакованными в сверток пергаментной бумаги на ремне, перекинутом через плечо. В одной руке Ренилл сжимал посох из дерева краснозуба, с вырезанным у набалдашника знаком уштры и округлым символом паломника. Он держался с подчеркнутым смирением, глаза пылали внутренним огнем. Таким, преображенным, он и вышел с вокзала в город.
Пиршество красок. Какофония. Вонь. Суета. Знакомое авескийское варево ощущений. Ренилл пробирался через толкотню узких улочек, забитых телегами и фози. Ларьки и лавчонки уже открылись после долгого полуденного перерыва. Теперь они будут работать до глубокой ночи.
Нищие, продремавшие в тени эти жаркие три часа, теперь пробудились и голосили на всю улицу, а дети — маленькие зверушки с хитрыми мордочками и тонкими пальчиками, которые, кажется, вообще никогда не спали — шныряли повсюду, выпрашивая подачки или работу. Последняя просьба со стороны многочисленных оборванцев-Безымянных могла считаться невероятной наглостью, поскольку ни один достойный авескиец никогда не вступил бы в сделку с лишенными касты. Однако не все мальчишки принадлежали к Безымянным. Тут и там мелькали значки касты Потока. К таким Ренилл пристально присматривался. Вполне можно подрядить кого-нибудь отнести записку в резиденцию, чтобы уведомить во Трунира о своем возвращении…
Нет. Пилигриму, только что прибывшему в ЗуЛайсу, некому посылать записки. Тем более — через востроглазых мальчишек, вполне способных заметить и запомнить такую странность. Во Труниру придется подождать вестей.
Ренилл шагал по улицам походкой усталого путника, не забывая пожирать глазами окружающие его чудеса большого города. Он то и дело замедлял шаг, чтобы поглазеть на очередную диковинку рассеянным взглядом зеваки-деревенщины. Дважды он спрашивал у прохожих дорогу, а один раз остановился, уступив совершенно неподдельному любопытству. На площади вокруг Обелиска Набаруки собралась толпа вопящих горожан. Они окружали грубое подобие погребального костра. Куча дров уже горела, в нарушение недавнего вонарского запрета на кремацию в пределах города. Заинтересовавшись, Ренилл подошел поближе. Вместо трупа на бревнах было уложено чучело — грубо вырезанная деревянная фигура. Кукла была наряжена в желто-серый мундир офицера Второго Кандерулезского полка. Палочки-руки стягивала узлом веревка. Красные кляксы краски на мундире изображали кровь.
Ткань вспыхнула, загорелись деревянные конечности, и возбужденный вой голосов стал еще громче. Ренилл повернулся к ближайшему соседу — коренастому рабочему касты Потока.
— Где Породившие Гнев? — спросил он, не выходя из образа пилигрима.
— В Малом Ширине, среди нас. — Рабочий зачарованно уставился на огонь. — Эти иноземцы убивают наших астромагов. Этой ночью в мучениях скончался Кидришу Крылатый.
Кидришу Крылатый, по общепринятому мнению, был первым из астромагов ЗуЛайсы. Никто не мог соперничать с ним в беглости чтения небесных знаков.
— Великая потеря, большое горе. И все же — да торжествует покорность! — Ренилл благоговейно приник губами к вырезанной на его посохе уштре.
— Провались ты со своей покорностью, репей-святоша! Ты что думаешь, эти убийства — воля богов? Вонарцев это воля!
— Тут кроется великая тайна. Как совершилось убийство?
— Яд.
— Каким же образом его отравили?
— Кто знает все ухищрения лишенных касты! Но это их рук дело, никаких сомнений.
— Направь меня, Аон-отец. Как это стало известно?
— Да все знают! Эта вонарская плесень замышляет убийство духа.
— К чему им такое злодеяние, брат мой?
— Чтобы надежнее сделать нас рабами и укрепить свое господство. Это всякому ясно. Слушай, они пошли еще дальше. За закрытыми дверями они подучивают сыновей Безымянных осквернять женщин касты. Безымянные разносят хаос по всей Авескии.
— И это тоже всем известно?
— Еще бы! И запомни, нет торжества в покорности врагам богов. Достойнее противостоять им. Когда мы изгоним чужеземцев из нашей страны, а еще лучше — перебьем их до последнего человека, Аон-отец будет доволен нами.
— Да разнесется его имя громом с небес. — Еще один благоговейный поцелуй знаку уштры. — Мне кажется, мой брат чтит учение Сынов.
— У них есть глаза, чтобы видеть, — был ответ. — И они нашего племени.
— Да просветит наши мысли божественная мудрость. Мой брат чтит волю Отца?
— Твоему брату надоели чужеземцы, сующие свой нос во все дела. У нас свои боги, свои обычаи, и нам надо идти своим путем. Только и всего.
— Воистину так. — Ренилл невольно вышел из роли: — Однако нужно сказать, эти вонарцы принесли с собой мирские дары — чудеса медицины и техники. Сами боги желают, чтобы мы научились пользоваться ими.
— Дары? Подкуп, — проворчал сторонник Сынов. — И, скажу я тебе…
Что он хотел сказать, осталось неизвестным, потому что на место действия явился взвод солдат Второго Кандерулезского, присланный разогнать толпу. Над головами прогремело несколько предупредительных выстрелов — обычно этого оказывалось достаточно, чтобы рассеять нежелательное сборище. Но только не сегодня. Авескийцы гневно завопили, воздух наполнили красочные проклятия. Взвод невозмутимо продвигался вперед, сохраняя строй, приклады карабинов взлетали и опускались, расчищая проход через плотное людское месиво. Добравшись до костра, они чуть замедлили продвижение, поняв, что пока нечего и пытаться гасить ревущее пламя.
Однако они не собирались позволить собравшимся насладиться зрелищем. Вонарец-капитан выкрикнул команду, и его люди приложили карабины к плечам.
— Жители ЗуЛайсы, РАЗОЙДИТЕСЬ! — проревел капитан.
На мгновение, показавшееся бесконечным, все застыли в нерешительности. Потом толпа дрогнула, и недовольные авескийцы начали исчезать с площади. Неохотное отступление постепенно превратилось в бегство, и очень скоро на площади не осталось ни единого туземца. Победоносные солдаты Второго Кандерулезского дождались, пока огонь прогорел, разбросали и затоптали угли, после чего маршевым шагом удалились.
Ренилл был среди первых беглецов. К тому времени, когда последний нарушитель порядка скрылся с площади Обелиска Набаруки, он уже прошел несколько кварталов и приближался к сердцу старого города. Он продвигался вперед упорно, но не слишком быстро, не забывая изображать незнакомого с городом сельского жителя. Почти без усилия поддерживая образ, Ренилл упорно думал о происшествии, свидетелем которого только что оказался. Еще одно тревожное подтверждение нарастающей враждебности, хотя и не нанесшее никакого реального ущерба. И все же был миг, тот бесконечный миг, когда все повисло на волоске. На этот раз обошлось без кровопролития, но кто знает, что будет дальше…
