Станция получила пробоину, вызвавшую нарушения в энергосистеме и системе жизнеобеспечения. К тому же оказались повреждены внешние маневровые двигатели. При столкновении несколько человек погибли, десятки были ранены.
Для того, чтоб залатать пробоину, к счастью, не грозившую общей жизнедеятельности станции, а также во избежание других столкновений, командование приняло решение выйти на орбиту чёрного гиганта.
То ли они не смогли из-за этого метанового океана и в отсутствие сканирующих приборов определить массу планеты и оптимальную орбиту, то ли гигант состоял из чего-то более тяжёлого, нежели другие планеты такого типа, но гравитационное поле планеты уловило станцию в свои сети и, пока ремонтники латали обшивку и наскоро чинили маневровые двигатели, успело подтянуть его ещё ближе к поверхности. При попытке вырваться из этого плена произошёл сбой внутренней системы двигательных установок, попытка запустить резервную систему при неотключённой основной привело к коллапсу, который отправил в реактор неконтролируемый сигнал, воспринятый двигательной системой, как впрыскивание ударной дозы адреналина.
Но, образно выражаясь, вместо того, чтоб сконцентрироваться и бежать, станция издала внутренний вопль, и произошёл разрыв сердечника в веретенообразном теле основного реактора. Механикам станции в сложнейших условиях ограниченного пространства удалось произвести ювелирную сварку и заделать трещину в сердечнике, но запустить двигатель они не смогли. Станция продолжала сползать в метановый океан, пока удерживаясь на низкой орбите за счёт естественной скорости вращения и лихорадочной работы резервных маневровых двигателей.
К этому моменту мы прибыли на станцию. Положение было куда хуже, чем мы ожидали. Повреждения в энергосистеме вызвали дальнейшие ухудшения в системах терморегулирования и сбои гравитационных установок. К тому же периодически отключалась вентиляция. Со всеми этими проблемами героически боролся экипаж станции, наши врачи подключились к работе местных медикологов, и, как доложил мне наш врач, состояние всех выживших удалось стабилизировать.
Но остановить падение станции в метановый океан можно было, только запустив маневренные двигатели на полную мощность. Наши механики подключились к работе местных ремонтных бригад и в течение суток восстановили внешние двигатели. Чтоб запустить их, нужно было подать энергию, а для этого необходимо было восстановить работоспособность основного реактора, но он не проявлял признаков жизни.
В какой-то момент ситуация показалась безнадёжной, но эвакуировать на нашем звездолёте пять тысяч человек было проблематично. Связи не было, видимо, ей мешала эта взвесь пылевого облака.
Я отправила за его пределы аварийный бот с наскоро смонтированным на нём гравитационным передатчиком. Стрелок Кирилл Оршанин должен был выйти из системы и передать на Землю сообщение о том, что здесь необходима срочная помощь. Он должен был вернуться через сутки-двое, но не вернулся. Я боялась, что с ним что-то случилось, но особо переживать было некогда. Мы уже втянулись в спасательные работы.
Проведя несколько видов диагностики и оценив ситуацию, мои механики выдали вердикт: спасти станцию трудно, но можно. Командор высшего класса Проктор, опытный звездолётчик с полувековым стажем работы в космосе настаивал на эвакуации экипажа. Он думал, что всё, что можно было сделать, уже сделано. Он обязан был позаботиться о своих людях.
А я думала о станции. Космические корабли для меня такие же живые существа, как и люди. Они тоже рождаются в творческих муках и напряжении сотен и тысяч людей, они обучаются, они, наконец, вылетают из гнезда, они летают в космосе вместе со своими экипажами, служа им и защищая их, и трогательно зависят от воли тех, кто внутри них. Они нередко делят с ними свою судьбу на долгие годы совместной работы или один миг смертельной вспышки.
И я чувствовала живую душу этого огромного звездолёта, прекрасного, юного, в чём-то наивного и так уверенного в своём великом предназначении служить и защищать. Он же был почти в порядке. Поломки и неисправности были устранимы, он был силён и готов к подвигам, для которых его создали. Барахлило только сердце. Но ведь сердце можно починить? Или нет?
Диагностика показала, что проблема в топливной системе. Небольшая утечка из-за сорванного клапана, даже не топлива, а всего лишь присадки, обеспечивающей увеличение энергоёмкости стандартного гелиотила в десятки раз.
Но эта присадка была сверхъедким веществом, обладающим сильной радиацией, столь сильной, что небольшое количество вытекшей жидкости отравило всё внутри кокона веретенообразного тела реактора. Нужно было устранить течь, заменить клапан и восстановить поступление присадки в топливную систему. Всего лишь, если не считать того, что роботу это сделать не под силу, а человеку идти туда смертельно опасно. Проктор решил, что он не вправе отправить туда кого-то, не вправе рисковать чьей-то жизнью. Я решила, что ради жизни форпостной станции «Крузенштерн» стоит рискнуть, но только своей жизнью.
На что я надеялась? На то, что мои регенерационные способности во много раз выше регенерационных способностей обычных людей. В теории, потому что научно подтверждённых сведений о воздествии радиации на скайрейндженов мне как-то не встречалось. К тому же я, вроде как, ангел, хотя в этом я и сама сомневалась, а, стало быть, не слишком верила в то, что это как-то поможет.
Выходя из шлюз-камеры в узкую галерею, закручивающуюся вокруг сердечника, я бросила мимолётный взгляд на отчаянно замигавший индикатор уровня радиации и свернула налево. Проходя мимо расчищенного пространства у серебристой стены кожуха сердечника, я на мгновение задержалась. Вся арматура ограждений, лестницы и перила были аккуратно срезаны, коммуникации отведены. Прямо на кожухе красивым ветвистым деревом змеились сварочные швы. Я невольно восхитилась этой работой. Если б не утечка, они справились бы сами!
Я пошла дальше. Экран на наручи уже не мигал. Он просто сиял, как гаснущий гигант, висящий в центре этой планетной системы, затерянной на периферии галактики. Это значит, что уже получена доза облучения вполне достаточная, чтоб свалить с ног слона. Я прислушалась к своим ощущениям. Ничего не болело, только липкий пот струился по телу, может, от перенапряжения нервной системы, может, и нет.
Заметив нужное ответвление, я свернула в нишу и опустилась на колени, чтоб протиснуться в шахту, обслуживающую топливопровод. Неужели те, кто строит эти звездолёты, не понимают, что тут слишком тесно в защитном костюме, даже для такой миниатюрной дамы, как я! Я поползла на четвереньках и, наконец, увидела этот повисший на металлической заклёпке клапан, из которого текла тонкой струйкой чёрная пузырящаяся жидкость, а вокруг неё волнами расходился размягчённый сверхпрочный металл. Я уныло смотрела на эту картину, понимая, что помимо запланированных действий необходимо будет залатать дыру, прожжённую присадкой в кожухе, а это ещё, как минимум, четверть часа в этой мышеловке.
Так. Я села рядом поудобнее, поставила на пол чемоданчик и откинула крышку. Теперь нужно просто сделать это. И не думать о последствиях.
Через час я уже лежала на широком столе в медотсеке «Пилигрима». Надо мной кружились объективы, и тонкие спицы дистанционных датчиков. Этот танец завораживал, и просто лежать, расслабившись, было так хорошо и приятно. Руки и ноги казались тяжёлыми, словно налитыми свинцом. В какой-то момент я поняла, что сейчас усну.
Усилием открыв глаза, я посмотрела на Джулиана. Он стоял возле медкибера, глядя на показания приборов.
— Ну что? — спросила я.
Он обернулся. Я поняла, что за эти дни он вымотался не меньше других. Его талант диагноста и хирурга оказался востребован на станции, а умение в течение долгих часов в операционной сохранять концентрацию привело к тому, что последние несколько суток он там и провёл, изредка между операциями на пару часов отключаясь на койке в ближайшей палате. Он был бледен, глаза запали и мрачно поблескивали. Наверно ему хотелось дать мне по шее. Я не сказала ему о своей эскападе. О том, что я сделала, он узнал лишь, когда я явилась в медотсек. К счастью, я дошла на своих двоих.
