Оглядел борт и зашагал рядом. Ноги решил размять. Ну и язык заодно.
– Что приуныли, скарабеи? – бодро окликнул он каторжан. – Кати-кати, до полудня еще далеко! Вот выйдем к сухому руслу – там и отдохнем!..
– Да кивающий молот меня раздроби!.. – еле слышно процедил все тот же злой голос с левого борта. – Шарлаха на тебя нет с Алият…
К счастью, владелец каторги не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал.
«Алият?.. Странно… – подумалось Ар-Шарлахи. – Это ведь он наверняка какого-то разбойника помянул. А имя – женское… Неужто и бабы в разбой пустились? Да, времена…»
– Хорошо хоть хозяин свой… – снова забормотал идущий справа от Ар-Шарлахи старикан. – А вот к голорылому попадешь – намаешься…
– Все ворчишь? – добродушно осведомился хозяин, чуть приотстав и поравнявшись с пятым брусом. Глаза над повязкой стали вдруг тревожны, меж упрямых бровей залегла складка. – Вот когда вдоль русла пойдем – наломаемся, – сообщил он как бы по секрету. – Там по левую руку такие барханы ветром намыло – каторгу не протолкнешь. А придется – куда денешься?..
– А правее взять? – спросил Ар-Шарлахи, поскольку хозяин, судя по всему, заводил разговор именно с ним.
– Правее… – Владелец каторги усмехнулся, колыхнув дыханием повязку. – Если правее – как раз на Шарлаха и накатишь. Ищи тогда правды! Особенно теперь, после указа…
Красная пустыня Папалан скалилась крупными обломками, дразнила миражами. Уже дважды надвигалось на каторгу сухое русло с грядой белых, как кость, барханов и, помаячив, снова втягивалось за ровный горизонт. Каторжане взирали на жестокие эти чудеса равнодушно – все знали, что до сухого русла еще идти да идти. Морок – он и есть морок…
Пожалуй, один лишь придурковатый косоплечий подросток, изнемогающий с непривычки за третьим брусом, каждый раз с надеждой въедался глазами в невесть откуда возникшие здесь пески.
– Что за указ, почтеннейший? Какой-нибудь новый?
Хозяин насупился и некоторое время шел молча. Скрипел щебень, ныла задняя ось, горячий ветер трепал края полога.
– Государь наш, непостижимый и бессмертный, – не разжимая зубов, сказал наконец хозяин, – изволил издать указ, что разбоя в подвластных ему землях больше нет.
От изумления у Ар-Шарлахи даже усталость прошла.
– Как? – выдохнул он в полном восторге.
– А так, – буркнул хозяин. – Тот же, кто утверждает, что каторга его была разбита и ограблена, есть клеветник и подлежит наказанию.
Некоторое время шли в оторопелом молчании. Потом весь борт разом приглушенно загомонил, зашептался:
– …Это что же теперь?..
– …И не пожалуешься?..
– …Н-ну, скарабеи, дела-а…
– А велико ли наказание, почтеннейший? – громко спросил кто-то с левого борта. На той стороне тоже, оказывается, прислушивались к разговору.
– Судно и товары – в казну, – сухо отвечал хозяин, – а самих – на ртутные рудники, щиты зеркалить.
– Ох-х… – вырвалось испуганно сразу из-под нескольких повязок. Рудников боялись. Уж лучше на цепь в боевую каторгу – во тьме, духоте и вони толкать ногами перекладины ведущего барабана…
– Жаль… – звучно и задумчиво молвил Ар-Шарлахи. И выдержав паузу, пояснил в наступившей тишине, нарушаемой лишь скрипом щебня да поскуливаниями задней оси: – Жаль, что, будучи пьян в порту Зибра, прослушал я оглашение великого этого указа…
Хозяин заморгал и уставился на Ар-Шарлахи. Боязливо прыснул подросток за третьим брусом. На левом борту кто-то загоготал в голос.
– Нет, право! Божественная мудрость нашего государя подчас страшит меня, а подчас ужасает, – чувствуя приступ вдохновения, невозмутимо продолжал Ар-Шарлахи. – Посудите сами, сколько бы денег и войска потратил иной правитель, дабы смирить разбой в пустынях! Государю же это стоило пергаментного свитка и собственноручной подписи… Всего один росчерк – и вот он, долгожданный покой Пальмовой Дороги! Во-первых, ни единой жалобы. Во-вторых, кто же теперь даст себя ограбить? Отныне уже не купец будет бояться разбойника, но разбойник – купца…
– Ну, ты… осторожнее… – малость придя в себя, молвил с оглядкой хозяин. – Про государя-то…
Но Ар-Шарлахи и сам почувствовал, что пора закусить повязку.
– Удивляться величию мудрости – прямой долг подданного, – кротко заметил он и умолк.
Стало слышно, как на левом борту кто-то из скарабеев давится смехом.
– Ну вы, там! – гаркнул, озверев, хозяин. – На левом! Я вам сейчас похихикаю!.. – Он снова повернулся к Ар-Шарлахи. – Все хотел тебя спросить, досточтимый, – начал он не без ехидства. – А как же так вышло, что ты сам брус толкаешь? Сын владыки, три складки… Как же так? Ар-Шарлахи вздохнул.
– Жить-то на что-то надо? – нехотя ответил он.
– Так вам же от государя было жалованье положено… – вкрадчиво допытывался хозяин. – Не хватает, что ли?
Теперь взгоготнули разом оба борта. Каторжане любили такие представления. Оглянуться не успеешь – уже привал…
– Положено… – Ар-Шарлахи усмехнулся. – А чиновнику, который мне это жалованье привозил – как полагаешь, почтеннейший? – тоже ведь кушать хочется… Он мне прямо сказал: «Половину – тебе, половину – мне». Да и я тоже хорош: нет чтобы согласиться – пригрозил, что поеду пожалуюсь в предгорья. А он испугался, дурачок, что в самом деле поеду, ну и послал донос. Будто бы я и разбойник Шарлах – одно и то же лицо. Имена-то похожи…
– И поверили? – ахнул хозяин, с любопытством глядя на благородного каторжанина.
– Поверить – не поверили, а жалованья на всякий случай лишили…
– Да-а… – помрачнев, протянул хозяин. – Времена…
И как бы невзначай огладил широкую складку плаща на костистом своем плече.
Справа на горизонте чуть шевелился и подрагивал черный обуглившийся скелет военной каторги. Казалось, там, в зыбком красноватом мареве, выбирается из норы огромное насекомое. Чуть поодаль чернел еще один остов…
Даже не верится: всего пять лет назад отрекся от престола Орейя Четвертый и последний! Пять лет назад раскололась великая держава, засверкали в пустыне круглые, чуть вогнутые зеркала боевых щитов, запылали колесные парусники, и все оазисы вдоль горных отрогов Харвы отделились, ушли, прихватив с собой и Пальмовую Дорогу, имевшую глупость в общем угаре поддержать этих голорылых ублюдков…
Краешек хилой тени от матерчатой покрышки коснулся наконец лица, но это уже не имело значения. Вскоре каторга поскрипывая, вползла в настоящую плотную тень слоистого выветрившегося останца, за которым кончалась щебнистая пустыня Папалан и начинались белые, прокаленные насквозь барханы Чубарры. Поскольку судно принадлежало купцу, а не престолу, прикованных каторжан на нем не водилось – одни наемники. Скарабеи разбрелись по округе: кто принялся собирать обломки парусника, брошенного когда-то пылевой бурей на эту слоистую выветрившуюся скалу, кто направился с кожаными ведрами к выдолбленному в камне водосборному колодцу; из каторги вынесли жаровню, развели огонь. После неспешной молчаливой трапезы прилегли в тени, каждый на своем коврике. Кое-кто удалился за россыпи обломков – не иначе тайком помолиться верблюду по имени Ганеб. Остальные сделали вид, что не заметили отсутствия товарищей, хотя прекрасно знали: един Бог в Харве, вот уже год как един. Ему, и только ему, надлежит возносить теперь мольбы и благодарения.
