От их крика еще глубже вжал голову в плечи спутник Фальма – худой, нескладный, кутающийся в потрепанный кожаный плащ. Его вытянутая физиономия в обрамлении реденьких, седых, вымокших волос хранила неизменно затравленное выражение, а блеклые глаза несли печать безумия, присущего бродягам из южных королевств.
Барон заметил его непроизвольное движение, обернулся, воскликнул, оскалив ровные белые зубы:
– Веселее, Пальо! Мы у друзей! Теперь уж наемники нас не догонят!
Бывший слуга ландграфа Медренского судорожно сглотнул, кивнул и покрепче вцепился правой рукой в повод, а левую запустил за пазуху, словно нашаривая спасительный талисман. Войны с дроу никогда не докатывались до северной Тельбии, уроженцем которой был Пальо, но, как поют менестрели, «слухи ширятся, не ведая преград» – о зверствах, творимых остроухими, поговаривали не только на севере Сасандры, но и на юге, и на востоке. А у страха глаза велики, и в пересудах обывателей карлики-горцы превратились едва ли не в кровожадных людоедов, которые так и норовят полакомиться плотью несчастного прохожего или случайно забредшего путника. И сейчас Пальо сохранял лишь видимость спокойствия, а на самом деле от ужаса готов был упасть в обморок.
– Пальо! – заметив его состояние, негромко проговорил Фальм, разворачиваясь в седле и не забывая при этом приветственно помахивать перчаткой воинам дроу. – Держи себя в руках! Смерть бежит от храбреца в поисках труса!
– Да, господин барон, – слуга кивнул так торопливо, будто получил подзатыльник. – Слушаюсь, господин барон…
Тельбиец попытался глянуть по сторонам молодцевато, но смертельная бледность костистого лица и дрожащая челюсть почему-то внушали сомнения в его отваге. И все же он повиновался, ибо его милости боялся больше, нежели всех дроу гор Тумана. Попытался выровняться в седле, расправил, насколько возможно, плечи.
Фальм кивнул удовлетворенно. Легонько подтолкнул шпорой вороного. Конь, несмотря на усталость, выгнул шею, пошел мелкой танцующей рысью.
Десяток шагов по лесной тропе, обочины которой облепили беснующиеся карлики, и перед всадниками открылась неширокая поляна, посреди которой курился очаг, укрытый от дождя сосновым лапником. Сюда простые воины-дроу заходить опасались. Даже клановые вожди могли ступить на освященную жрецами поляну лишь по приглашению. Таких капищ, разбросанных по горным склонам, насчитывалось не больше десятка. И лишь в одном из них, считавшемся главным, стояла статуя Золотого Вепря, которого дроу почитали как верховное божество, хранителя всего сущего.
Здешнее капище не было главным. Слишком близко к долине Гралианы, к поселениям ненавистных людей. Но все-таки здесь собирались воины кланов перед набегами. Местные жрецы напутствовали ищущих славы и добычи удальцов, а также первыми удостаивались права «десятины» – десятой части награбленного, которую воины добровольно отдавали священнослужителям. Вдоль кромки поляны выстроились сплетенные из ивняка, крытые широкими лапами сосен и елей хижины, где обитали жрецы, известные своим аскетизмом и близостью к природе. Очаг в центре поляны представлял собой жертвенник. Ни один из остроухих не осквернил бы этот очаг приготовлением пищи. Да что там пищи! Никто не осмелился бы даже просто погреть руки над огнем, предназначенным Золотому Вепрю и прочим лесным защитникам и помощникам в охоте и трудах.
Барон Фальм осадил коня, спешился, присел пару раз, разминаясь.
Пальо тяжело сполз на землю, налегая животом на переднюю луку. На ногах не устоял и опустился на колени, удостоившись презрительного взгляда барона. Мол, в грязи такому и место.
Навстречу им неторопливо выступали семеро жрецов. Все седые, морщинистые, как кора старого граба, высохшие, будто прошлогодние желуди. Тела шестерых укрывали бесформенные балахоны из облезлых шкур. Седьмой довольствовался кожаной юбочкой. Его руки и ноги больше напоминали отполированные ветром и дождем деревяшки. На лицо свисали длинные космы, уже не просто выбеленные временем, а с ощутимой прозеленью. Жрецы высшей ступени просветления могли жить очень долго и по людским, и по нелюдским меркам. Вполне возможно, что этот дроу сражался против армий Сасандры еще при дедушке нынешнего, преставившегося в весьма почтенном возрасте, императора.
– Приветствую тебя, Слышащий Листву! – Фальм снял шляпу, оказывая жрецу высшую степень уважения.
– Легки ли были твои дороги, Тот Кто Меняет Шкуру? – Дроу назвал барона не обычным прозвищем, полученным за понятные каждому смертному заслуги, а именем, отражавшим его внутреннюю сущность, видеть которую могли далеко не все. При этом старик задержал взгляд на изуродованном левом ухе человека. На самом деле уха как такового там не было – ошметки хряща, как будто кто-то пожевал и выплюнул.
– Не труднее, чем обычно, – лишь на мгновение скривившись, ответил барон. Водрузил шляпу обратно, невзначай коснувшись остатков уха. – Настоящего воина шрамы украшают, не так ли?
– Надеюсь, врагу твоему тоже досталось? – невозмутимо проговорил дроу. Только поднял полуприкрытые веки, выдавая заинтересованность.
– Он мертв! – хлестко бросил Фальм, вызвав одобрительные кивки прочих жрецов.
– Поступок воина, – согласился высший жрец. – Я рад. Ведь твои враги – наши враги.
– Я признателен за твои слова, Слышащий Листву. Ты даже не представляешь, насколько близок к истине.
– Я слушаю тебя внимательно, Тот Кто Меняет Шкуру. Говорить загадками – удел юнцов.
Фальм пропустил укол мимо ушей.
– Много зим назад двое наглецов нанесли оскорбление всему племени сынов Вечного Леса. Я имею в виду подлецов, проникших в капище Золотого Вепря.
– Я помню этот случай, – согласился дроу. – Не так уж давно это было. Всего лишь два цикла[3] и еще одна зима.
– Верно, – не стал спорить барон. – Для слышащих и видящих срок не велик. Но простые воины живут быстро. И умирают быстро.
– Тогда наши лучшие следопыты вернулись ни с чем. Они сказали, что один из святотатцев смертельно ранен и если не умер сразу, то вскорости истечет кровью.
– А второй?
– Второго они, признаться, не сумели ранить. Он дрался как поднятый из спячки медведь. Наши воины попросту не могли приблизиться к нему на расстояние удара.
– Двуручный меч, – кивнул Фальм. – Среди людей не так много бойцов, достойных называться мастерами боя на этом оружии.
– Этот мог бы выжить, если бы бросил сообщника, – задумчиво поговорил жрец.
– Он не бросил сообщника, Слышащий Листву. Но выжил. И вытащил раненого. Твои следопыты ошиблись. Хотя рана его и впрямь оказалась очень тяжелой. Он лишился руки и впоследствии заменил ее железной, за что и получил кличку – Кулак. Второго, который так ловко управлялся с двуручником, люди прозвали Мудрецом.
